больше интересовали зелья, потому что весь ужин она мне в подробностях рассказывала, какого замечательного яду наварила. Я, признаюсь, заподозрила, что Трандуила в ней, кроме религиозности, прельстили равнодушие к сплетням и умение напустить холоду. Чтоб мне лишнего не говорила и окружающих распугивала. Подумав, решила, что меня это тоже, наверное, прельщает. И про яды интересно было слушать — уж очень у неё душевно получалось.
Трандуил явился, когда я уже на террасе сидела, глядя на полную луну, проглядывающую сквозь ветки дуба. Услышала шорох одежд, стремительно разлетающихся — он вошёл не один, с секретарём. Будет, стало быть, письма ещё надиктовывать, а уж только потом выпивать на сон грядущий.
Порадовалась — хотелось тепла и не быть одной в ночь, когда ветер насвистывает в ветвях, а свет луны голубоватый и недобрый.
— Valie, — ласково позвал и умолк, похоже, роясь в моей голове. Засмеялся: — Прекрасная, лень письма писать? Так давай я заодно сейчас эру Эктадору надиктую.
Поспешно отказалась, и это вызвало новый приступ очень такого благодушного веселья и заверений, что всё будет, как надо.
Ну конечно. Наверняка расстараются: и бумагу перечную изыщут, и воск с мышьими какашками. А по содержанию это будут вариации на тему письма запорожцев к турецкому султану: «Ты, султан, чёрт турецкий, и проклятого чёрта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь…» — и далее по тексту. С поправкой на эльфийскую вежливость и витиеватость, но адресат всё поймёт.
Судя по королевскому хихиканью, оказалась близка к истине. Отказалась на всякий случай дважды (ещё чего, сама напишу! вот завтра в библиотеке и накорябаю, хоть и своей куриной лапой, да зато уважительно и от чистого сердца!)
Дождалась, сидя за увитой жимолостью решёткой, пока все письма надиктованы будут, секретарь уйдёт, а брауни принесут кувшин с вином, и перебралась поближе. Совсем поближе. Король пил, целовал винными губами, и голубое полнолуние показалось вовсе не таким уж тревожным. Жизнь улыбалась.
* * *
Четвёртая неделя июня была на носу: я вернулась от Лисефиэля и наткнулась во дворце на нездоровую беготню. Тяжело было переключиться с покоя древней дубовой рощи, с реки, затянутой утренним туманом, с тишины заветной на эту взбудораженность, для эльфов вовсе не характерную.
Эллет Аманиэль, встретившая меня у Громового вяза, сразу же повела в переговорную, и там как рой жужжал. Все что-то делали. Оставшись предоставленной сама себе, огляделась.
Зеркало в переговорной пока как будто спало, и всё в нём было медленнее; с этой стороны все двигались быстро, а в сонной толще стекла их отражения застывали, как в меду или смоле. Посмотрела на себя, в простом платье, в венке из дубовых листьев, и показалось, что там другая я, с сонными кошачьими глазами (неужели у меня такие бывают?), и тут же, как из ниоткуда, возник Глоренлин, взял за плечи:
— Не надо сейчас туда вглядываться, — и осторожно от зеркала отвернул, продолжая спокойно говорить: — Ты ничего не бойся.
На «ничего не бойся» у меня многоопытно похолодело в животе: у консорта моего это было любимое вступление к какой-нибудь подлянке. А он продолжал, и я, конечно, с удовольствием смотрела в его ясные, живо блестящие глаза, на губу, которую он увлечённо прикусывал — и понимала, что раз он так оживился, значит, чует что-то интересное. Беготню по краю, дёрганье смерти за усы и прочие прекрасные вещи.
167. Зазеркалье
В зеркало глядеть было нельзя — и тут же захотелось. Но если Глоренлин говорил, что нельзя, так точно стоило прислушаться.
Поозиралась — вокруг было сосредоточенное, немного нервозное, но в высшей степени профессиональное шуршание двух десятков шаманов. На меня не больно-то внимание обращали. Когда пару раз любезно попросили подвинуться, поняла, что мешаю, и тихо вышла.
Встала на мостике из сплетённых кореньев, соединяющем один из подземных залов дворца и зал переговоров — тот находился немного на отшибе, отделён был от жилой части текущей водой. Небось не просто так: раньше в зал проходили просто по коридору, красивости вроде моста и провала, по дну которого шумела подземная речка, появились недавно.
Вот удивительно: галерею Трандуил гному заказал, так пятьдесят лет предполагалось камень облагораживать, а как ради магических нужд, так за ночь — оп, провал, речка и мостик из корешков. От Ганконера, небось, отгораживается владыка. Текущая вода препятствует распространению магии. А хлипкие мостики обрываются под обезумевшими каменными троллями.
В зале переговоров, при отсутствии окон, всегда было светло, как днём, и свет непонятно откуда брался, а на выходе тут же встречал сумрак — вот тоже, если кто из зала незваным вывалится, то немного увидит в темноте, а его со спины подсветит…
Зрение моё стало хорошим настолько, что никак не могла привыкнуть к его остроте, и всё равно воду внизу только слышала, а не видела. Немного заскучав и затосковав в ожидании неизвестного, и, возможно, страшного, покачалась на мостике. Кинула в провал сначала венок, потом покидала камушки, потом плюнула вниз — и за этим неблагородным занятием застал меня принц.
И тут же, разом, стало светло и весело. Вдохновенно обсудив великую эльфийскую архитектуру, перешли на историю музыки. Тут нам было что обсудить не только отвлечённо, а и весьма предметно.
Всегда поражалась, как высокородные, даже чуть задержав дыхание, могут изменить смысл сказанного. Короли намёков и недосказанностей. И аранен, вроде бы обсуждая только и исключительно мои успехи в игре на дудочке, пользуясь самыми приличными словами и не допуская ровно никаких непристойностей, заставлял задыхаться от смеха и краснеть попеременно. А говорил всё-таки о темперировании да о терциях. Однако со стороны я слышала нашу беседу, как слаженный дуэт влюблённых, которых терции интересуют очень опосредованно.
Счастлива была и чувствовала, что у меня есть сердце, и что оно сладко болит.
Не заметила, как подошёл король со свитой.
— Valie, полагаю, всё готово, — странная смесь довольства и досады на его лице была не слишком понятна.
Немного смущённо убравшись с мостика, пропустили короля со свитой, и постояли ещё над шумящей в темноте водой.
— Блодьювидд, через неделю начинается сезон светлячков. Возвращайся, я буду ждать тебя.
По ставшему вдруг бесстрастным голосу поняла — боится, что не захочу вернуться. Горячо сжала его руку, вдохнула, собираясь сказать, что вернусь, конечно, но он приложил палец к моим губам:
— Молчи. Просто вернись.
Больше ничего не сказал. Только вздохнула, глядя, как он уходит. Как пряма спина, как легко идёт он по мостику, тот не колышется вовсе. Опустила глаза и повернулась к залу переговоров.
Король внимательно
