На случай, если указанные мероприятия не достигнут цели и пройти «средним» путем между исполнением требования Людендорфа и показным удовлетворением воли народа не получится, Ленин оставил себе дорогу к окончательному упразднению парламента, опубликовав «Тезисы об Учредительном собрании»[3356]. В них он отвергал Учредительное собрание, которое его партия с 1903 г. признавала высшим выражением народной воли, как формально-юридический и формально-демократический инструмент устаревшего классового представительства: революция, мол, его обогнала, и сохранять его — «измена делу пролетариата». Развивая мысль, опробованную на крестьянском съезде, он характеризовал Учредительное собрание как классовое представительство, которое уже (после выборов прошло всего 17 дней!) вступило в противоречие с волей народа. Условием сохранения столь не соответствующего ей представительного органа Ленин называл его подчинение новому избирательному закону и безоговорочное заявление «о признании Советской власти, советской революции, ее политики в вопросе о мире». Без этого, писал он, «кризис», возникший в связи с Учредительным собранием, может быть разрешен «только революционным путем, путем наиболее энергичных, быстрых, твердых и решительных революционных мер со стороны Советской власти», невзирая на депутатскую неприкосновенность, которой прикрывается контрреволюция: «…только беспощадное военное подавление этого восстания рабовладельцев способно на деле обеспечить пролетарски-крестьянскую революцию»[3357].
Подобные формулировки доказывали, что Ленин держал в уме насильственное решение — «разгон» Конституанты. Он сам ввел в употребление это понятие и задним числом легитимировал аргументом: «Разгон Учредительного собрания советской властью есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры»[3358].
Разведывательный отдел германского ВК содействовал осуществлению насильственного решения имеющимися в его распоряжении средствами давления, запугивания и финансового поощрения. Уже во время переговоров о перемирии немецкие руководители «смешанной комиссии», которая официально должна была регулировать обмен военнопленными и приступить к работе 31 декабря, барон фон Мирбах (дипломатическая секция) и барон фон Кайзерлинг (военная секция), неофициально находились в Брест-Литовске и Петрограде с целью нажима на правительство Ленина[3359].
Мирбах, с 1908 по 1911 г. служивший 1-м секретарем германского посольства в Петербурге в ранге советника посольства, уже при визите для представления (15 [28] декабря) предупредил Ленина, что, по мнению немцев, Учредительное собрание не примет оговоренных условий мира и не ратифицирует мирный договор. Если оно все же начнет работу, социалистическое большинство выступит против заключения мира. Мирбах покинул Смольный с заверениями Ленина, что Конституанта не соберется, поскольку не представляет волю народа[3360]. 27 декабря (9 января) Кайзерлинг, до войны германский морской атташе в Петербурге, дал сенсационное интервью меньшевистской газете «День»: он подтвердил возможность германской оккупации Петрограда в случае внутренних беспорядков, послав тем самым серьезнейшее предостережение в адрес тех кругов, которые вздумали бы взбунтоваться в момент разгона Конституанты. Его угроза содержала также косвенное предупреждение Ленину, насчет внутриполитических мер которого он не обманывался[3361]. Будучи контр-адмиралом и начальником оперативного отдела Главного морского штаба, Кайзерлинг делал вид, что планы высадки и захвата Петрограда существуют и если Совнарком не заключит сепаратный мир с Германией, как договаривались, то в будущем году ему грозит столкнуться с планом Б германского ВК.
Официально Мирбах и Кайзерлинг прибыли в Петроград в ночь с 28 на 29 декабря, с целой свитой немецких специалистов-экономистов, директоров банков и представителей промышленности[3362]. В их честь большевики в воскресенье 17 (30) декабря организовали внушительный массовый митинг за мир. Несколько дней собирали участников для грандиозного зрелища людского моря (полного немецких солдат в русской форме[3363]) под красными знаменами и лозунгами скорого мира. Зрелище «не произвело задуманного эффекта. Отсутствовали восторг, вера, одушевляющая массы. Все эти пролетарии, все эти рабочие, все эти красногвардейцы шли поникшие, с опущенной головой, с видом побежденных. В противоположность им немецкие и австрийские военнопленные, которых пригласили принять участие в шествии и которые обрамляли эту народную армию, маршировали с высоко поднятой головой, изо всех сил стараясь выглядеть как на параде. И одни и вторые понимали свое положение». Мирбах и Кайзерлинг, глядя из окон гостиницы, словно принимали парад, «проводили смотр своих победоносных войск, топчущих землю завоеванной гордой российской столицы»[3364]. Столичное население восприняло оказанные им почести — немецкие офицеры щеголяли погонами, в которых русским офицерам было отказано[3365], — как акт порабощения. Петроградского профессора А. В. Карташева (кадета), министра вероисповеданий Временного правительства, попытавшегося из Петропавловской крепости передать сестре письмо со словами, что «Россия поступила к немцам в батраки», в наказание бросили в карцер[3366].
