и раны.
На грани ночи — и момент всё ближе —
Щеку к прикладу всё-таки увижу.
Но трусость ли — мученью краткой свары
Сон предпочесть и вечные кошмары;
Взял на себя я подвиг выше силы —
И навсегда бесчестье поглотило?
Всё те же бомбы гулкий воздух шлёт,
Всё так же в бой идет знакомый взвод;
Но вскоре будут там же, где и я,
С позором обогнавший вас, друзья.
А маки расцветут у всех могил,
Храбрец иль трус здесь голову сложил,
Повсюду снова вырастет пшеница,
И только на траншеях не родится,
Где злобная война стопою алой
Мир Божий, словно грозды, растоптала.
Перевод Е. Кистеровой
Классическая встреча
Прибыв на асфодельный луг, я шел
На поиски квартир, чтобы найти там
Союзных духов, обожженных солнцем,
Убитых в Херсонесе.
И изможденных встретил я людей
В экипировке древней. Я спросил их:
Вы из Галлиполи?
Из них главнейший гласом золотым
Ответствовал: «Нет, сэр, куда постарше:
Афинские гоплиты, мы сидели
У юных Сиракуз.
Известен всем печальный наш конец:
Поведать ли о колебаньях Штаба,
О битве в бухте, как Надежда скрылась,
А нам не скрыться было?
Не в этом наш позор, — добавил он,
Но мы из тех, что опытны в искусстве,
Отпущены за чтение на память
Стихов из Эврипида.
Строфой медвяной не смягчился Цербер, —
Тут улыбнулся вождь, — Харона плата
Скудна, и правит строгий Радамант
Без снисхождения.
Но за мужами, что родились жертвой
Своих ушей, — Троянок хор плачевный
Добился нам свободы, чтоб отправить
В Афины снова нас.
По коридорам древних сих казарм
Мы бродим без друзей; ведь мы ни пали,
Ни уцелели же в военном смысле:
И в этом наш позор».
Он повернул; в тумане скрылись строем,
Взывая к Богу, Кем бы ни был Он,
Суровой Силой иль Отцом для всех,
Или слепой Судьбой.
Перевод Е. Кистеровой
Поэма
Под бледною луной, среди ветвей
Захваленная птица — соловей
Разлился песней. Думал я сначала,
Что сердце разобьется: боль звучала
Над пропастью веков. «Вина, вина!» —
Фицджеральда истомою полна
Трель соловья, — «Стань алой, роза!»
И Китс восстал из мертвости мороза,
И возвестил вновь просиявший взгляд —
Ночь; песня; грёзы; розы аромат!
Но немы и мертвы они. А птиц
Сова склюет. Они ведь из яиц
Обыкновенных. И тропизма сила
Пичуге славу барда подарила,
И химия ей действует на связки,
А не весны сентиментальной ласки;
Фицджеральд, Китс навек в плену земли,
Слепы и глухи, в глину полегли;
На Китса одного холмы и склоны
Родят пичужек певчих миллионы.
Перевод Е. Кистеровой
Julian Heward Bell (1908–1937)
Nonsense
Sing a song of sixpence,
A pocketful of rye,
The lover’s in the garden
And battle’s in the sky.
The banker’s in the city
Getting off his gold;
Oh isn’t it a pity
The rye can’t be sold.
The queen is drinking sherry
And dancing to a band;
A crowd may well feel merry
That it does not understand.
The banker turns his gold about
But that won’t sell the rye,
Starve and grow cold without,
And ask the reason why
The guns are in the garden,
And battle’s in the sky.
November
The seeds we sowed a year ago
Bring in their harvest now:
A pleasing straw to those who know
They must forsake the plough.
God speed the plough! And broad and even
Drive on an honest furrow straight:
The schoolmasters of Carlyle’s heaven
Give prizes at the honours gate.
But who from serious tasks would turn
Race with wind, or play with fire,
Contempt from honest men shall earn,
Emptiness from all desire.
And who with blistered hands turns back
Shall hear the blackbird chacking dark,
When at his shoulder, endless black,
Cold fogs obliterate his mark.
In jubilation bonfires blaze:
So well entrenched the dragon’s teeth
We broadcast, Caesar’s self shall praise
The cenotaphs we lie beneath.
Visualization of Marxism
Expose the world, anatomize,
Strip clothes from skin, strip skin, then flesh, from bone.
Himself no surgeon, true, can sterilize,
But yet the self-infection can be shown.
Corrode and doubt; anesthetize the heart;
Morphia or curiosity drown the reviving smart.
Clear as white water in the stream we see
Shadowed the species of eternity;
The working process, self a working part:
For not one necessary fiction’s grace
Can quite make mask th’ observer’s outward face,
Or thought one extra atom’s movement start.
The moving pointer tells, and having told
Not the immediacy of hot and cold,
Nor yet the pale abstraction of a mind
(For algebra and instruments record
No immanent emergence of the Word.)
Tells solid, painful foothold all we find.
Why turn, why seek, why question for an end?
Why hope? Time flows: shows useless to defend
A cosy corner in the rising flood.
The tide
