сразу, твари ползали по телу, вились вокруг, а я боялась их стряхивать.
Кое-как дождалась, пока они оставили меня, подошла на дрожащих ногах к лошадке, и так и стояла, прижавшись лбом к её шее. Одеваться сил не было, а проклятый отморозок, даром, что мысли читал, под локоток поддержать не догадывался. Последовательно отвергла предложения попробовать медку, попить водички и прогуляться по роще.
Он постоял рядом и неохотно сказал:
— Что ж, богиня, ничего иного тем более не предлагаю, — так, как будто надеялся, что иным-то я живо заинтересуюсь.
Кажется, Глоренлин по-прежнему полагал, что сильные ощущения должны будить во мне чувственность. Тут я только слабо похехекала и, отлипнув от лошади, накинула на голову платье. Шаман хмыкнул и отвернулся.
И мы поехали обратно. Точнее, к Глоренлину, он сказал, что надо за моим состоянием проследить. Тут я не отнекивалась, состояние было то ещё: я до сих пор себя ульем ощущала. Фантомные прикосновения насекомых лапок, гудение в голове и в теле, вялость… и спать хотелось — может, от дождя.
— Поверь, прекрасная, это очень полезно, ты почувствуешь. Я иногда в дуплах ночую, это стабилизирует.
Алиен. Спит там, а они по нему ползают, мёд сочится и капает сверху…
— Не капает, соты плотно запечатываются, — со смешком и с досадой, — надо будет ещё попробовать, потом.
— Я и так себя хорошо чувствую, — жалестно, с надеждой посмотрела на шамана, сидящего за письменным столом.
У него в дереве оказался кабинет, и из человечного там были стол и стул. Стоящие на каком-то подобии капитанского мостика из криво торчащих туда и сюда сучьев. Всё это освещалось уютными такими светильничками — и тем неуютнее был чёрный провал библиотеки, в которую можно было спуститься по лесенке. Но спускаться не хотелось, от стеллажей внизу потягивало жутью. Сидела на верхних ступенях, и первый час, наверное, и говорить-то не могла, отходила от лечения от эльфийского, и хорошо рассмотрела, что на них места пустого не было от нарисованных и вырезанных знаков. Знаки мерцали, двигались и менялись местами. Когда я пыталась сфокусироваться на одном знаке, он расплывался и перетекал в другой. И я на них смотрела, как наркоман на ковёр. Глоренлин тихо скрипел стилосом, перелистывал страницы, озабоченно взглядывал на меня, но не трогал. Сидит богиня на лестнице — ну, стало быть, удобно ей.
Потом я всё-таки пооткисла, и Глоренлин предложил напечь в камине картошечки. Когда я собралась на делянку, чтобы её нарыть, хладнокровно спросил:
— Зачем? Сама приползёт, — и здоровенный куст сам приполз, и на длинных белых корешках следом за ботвой волоклись грязные картофелины, и каждая была размером с молочного поросёнка.
Чернокнижник лениво двинул пальцами, и куст сам и в камин залез.
Картошка пеклась, а я смотрела уже в пламя и думала, что знаменитый в сталинские времена селекционер Лысенко всё бы отдал за эльфийские техники селекции. И батька из одной братской страны тоже мимо бы не прошёл. Как там: картошка в земле не просто растёт — она ещё немножко ползёт в белорусскую сторону)
В аскетизме Глоренлина я успела убедиться, поэтому дотошно сообщила, что к картошке нужно масло сливочное, белый солёный сыр, хлеб и молоко. Шаман и правда, судя по озадаченному лицу, не догадался бы, но после просьбы мне тут же поднос принесли.
По совести, саламандра картошку гораздо лучше костра запекла, та была хрустящая и золотистая снаружи и рассыпчатая и ароматная внутри. От увеличения размера вкус не пострадал, только что не очень удобно было чавкать в присутствии Глоренлина — тот с улыбочкой смотрел, как я ем, сам не прикоснулся.
День так и оставался дождливым, спать по-прежнему хотелось, и я возблагодарила небо, когда шаман тяжело вздохнул и сказал, что мне постелено в библиотеке. На изумлённо поднятые брови сообщил, что мне лучше быть рядом с ним в его доме, а он собирался поработать… если я не хочу ничего иного. Я в это время как раз давила зевоту и, уловив намёк, виновато отвернулась, чтобы он не видел, как меня плющит.
Матрасик с одеялом манной небесной показались, и я уж не раздумывала, что в странном месте. Переоделась в предложенную рубашку длинную, укуталась в одеяло и какое-то время слушала скрип стилоса и смотрела на Глоренлинов левый сапог — из чёрного сафьяна, между прочим, на каблуке и расшитый драгоценными камнями! — да на верхушки кривовастых книжных стеллажей, китовьими спинами выступающие из тьмы внизу, и отключилась с большим облегчением.
164. Колечко из дерева
Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами…
Н. В. Гоголь, Ночь перед Рождеством
Проснулась ровно в том же положении: почти у носа каблук модный, повыше стилос скрипит. М-да, постелил, как собачке… не понимает. Впрочем, удобно, мягко, чего ж ещё. Но Трандуил бы понял, а этот нет. А если подумать, так разница в масштабе личностей между нами такая и есть, и только его слабость ко мне выравнивает нас, насколько можно человека с лесным колдуном выровнять.
Стилос перестал скрипеть, каблук исчез. Приподнялась — шаман уже стоял у сучьев, отгораживающих кабинет от провала библиотеки. Кажется, ему не понравились мои мысли, и я быстренько, стараясь замять, спросила первое, что пришло в голову спросонья:
— Почему здесь всегда темно?
Он опёрся задом о дерево, раскинул руки по перилам, одну ногу вперёд другой закинул, и, вдумчиво поизучав носок сапога, ответил неторопливо:
— Здесь нет окон, божественная, — и, быстро, по-моему, запереживав, что я не оценю шутку, — некоторым книгам, живущим здесь, свет солнца вреден.
С пониманием посмотрела вниз и на лестницу колдовскими знаками изрисованную:
— Может, некоторые ещё и кусаются?
Шутила, но ответил вполне серьёзно:
— Всё, что могло навредить тебе, было из королевской библиотеки перенесено сюда. Тогда никто и предположить не мог, что мы встретимся, что ты посмотришь на меня… Но мы встретились и ты посмотрела, — и, с улыбочкой: — Не ходи по этой лестнице вниз.
Что ж, я не из тех людей, что в фильмах ужасов с бодрым: «Там так страшно, пойдём посмотрим» спускаются в подвал. Я б подозрительный подвал к чорту заколотила и вовсе оттуда уехала. С укором посмотрела: Глоренлину всё-таки нравилось меня пугать. Понятно, что и я вниз не пойду, и наверх по этой лестнице ничто не взлезет. Это не считая того, что сам шаман надо мной трясётся и ни на шаг не отходит. И король бы, если б уверен не был, не отпустил бы. Но пугать нравится. Он только
