– Ну да, дальше чего делать? – спокойным голосом повторил Феона. – По следствию о государственной измене они не только всех вас на дыбу вздернут, они еще стрельцов по монастырям разошлют. Такой Содом получится, кровью захлебнемся. Да и мне скрываться какой смысл? Что я, хоронясь по тайникам и схронам, узнать смогу?
– Так убьют же тебя, дурака. Ей-богу убьют, – в сердцах хлопнул себя ладонями по коленям старец Прокопий. – Ты глаза этого Салтыкова видел? Водянистые, как болотина. Этот, если надо, отца родного зарежет. А с тобой вообще чиниться не станет…
– Авось не убьют. Да и не в Салтыкове дело. Есть тут зверь и поопасней, – прервал старца Феона, решительным жестом пресекая всякие возражения с его стороны.
– Кто же это, отец Феона? Позволь полюбопытствовать? – обиженно прохрипел Прокопий, исподлобья глядя на собеседника.
– Один старинный знакомый. Лазутчик английский. Если он, не убоявшись смерти за прошлые грехи, тайком на Русь пробрался, значит, затевается что-то очень серьезное. И я должен знать что.
Феона положил тяжелую длань на плечо Прокопия и ободряюще встряхнул его. После чего, доверительно глядя в глаза старца, закончил:
– Его хозяева по-мелкому не играют. Боюсь, готовят они нам новые подлости, о коих мы, может, еще и не слыхивали.
– Так, а делать-то чего прикажешь? – развел руками расстроенный отказом Феоны старик. – Отец Геннадий говорит, что утром Салтыков уезжает и тебя с собой заберет. Так ли, отец Геннадий?
– Да, это так. Говорит, в Кострому едет. К государю, – охотно закивал головой отец Геннадий, переводя взгляд с одного на другого собеседника.
– А вот это хорошая новость. Будем считать, что мне с ним по пути. А ты, отец Прокопий, возвращайся в монастырь, закончи то, зачем мы сюда прибыли, а в остальном положись на Бога.
Прокопий помолчал немного, обдумывая слова Феоны, и неожиданно предложил:
– Архимандрит Паисий дает мне в дорогу лошадь с телегой и возницу. Так что оставь у себя Маврикия. Он может пригодиться. Я уж его знаю!
Маврикий при этих словах старца расплылся в довольной улыбке и даже изобразил неожиданное телодвижение, то ли хотел радостно запрыгать на месте, то ли весело пойти вприсядку.
Феона невольно улыбнулся искреннему и наивному поведению своего юного помощника.
– А что, хорошая мысль! – произнес он, размышляя. – Можешь ты, отец Геннадий, пристроить этого юношу в обоз Салтыкова?
Отец-келарь задумался, подбирая возможные варианты, и утвердительно кивнул.
– Можно попробовать через ключника боярина. Скажем, на богомолье в Ипатьевский монастырь идет.
– Прекрасно! – хлопнул в ладоши довольный Феона, знаком приглашая Маврикия подойти поближе. – Тогда слушай меня, Маврикий, внимательно и постарайся все запомнить…
Глава 25. Отъезд
После заутрени, Авдотья Морозова сидела у раскрытого окна в своей светелке и с тревогой смотрела на монастырский двор. Во дворе люди Салтыкова и помогавшие им монастырские трудники грузили тяжелые сундуки и огромные перевязанные веревками тюки на телеги и сани, снаряженные к дальнему походу. Кругом деловито сновали работники, обслуживавшие обоз. В корзинах и туесах подносили они снедь и запасы, необходимые в пути. Два вооруженных бердышами стрельца провели по площади отца Феону со связанными руками. Монаха не удосужились даже приодеть в дорогу. Впрочем, это обстоятельство его, кажется, не сильно взволновало. Босой, с непокрытой головой он спокойно и уверенно прошел по деревянным мосткам Соборной площади до телеги и с помощью охранников забрался в нее, устроившись на охапке свежего пахнущего клевером сена. Авдотья тайком бросила смущенный взгляд на широкую грудь монаха с большим шрамом от ключицы до живота и на зеленый от времени медный нательный крест, расплющенный выстрелом картечи. Этот шрам Феоне оставил когда-то сабельный удар панцирного казака. А крест пробил своим последним в жизни выстрелом шведский мушкетер «Красного регимента». Война, она, известно, кровь любит.
К Феоне спешным шагом подошел Семка – «Заячья губа» и тщательно, на всякий случай, проверил, крепко ли связаны у арестанта руки.
– Смотреть в оба! Головой за него отвечаете, – погрозил он стрельцам нагайкой и, бросив на Феону взгляд, полный злобы и ненависти, направился в сторону хозяйственного двора.
За спиной Авдотьи хлопнула входная дверь. Она испуганно обернулась. У порога, переминаясь с ноги на ногу, стоял Борис Салтыков и, неловко теребя руками бархатную мурмолку с павлиньим пером, ласково ей улыбался.
– Доброго здоровья, Авдотьюшка! Собирайся, милая, за тобой пришел! – с нарочитой заботой в голосе произнес он, кланяясь в пояс.
– Как? Куда собираться? Я ничего не знаю. Я не хочу! – отпрянула от боярина Авдотья, растерянно озираясь по сторонам, точно ища защиту от незваного гостя.
Борис неодобрительно покачал головой и с укором произнес:
– Ну как же так, Донюшка? Ты же сама хотела ехать. Обоз готов. Только тебя и ждем одну. Петя с мамками уже в санях. Скоро уж и Глеба вынесут. Пора нам.
– Где Петя? – завопила в отчаянии Авдотья, больно вцепившись ногтями в руку Салтыкова. – Почему Глеба выносят? Кто так решил? Ничего не понимаю! Хочу говорить с отцом Паисием.
Борис Салтыков, изменившись в лице, с силой освободился от болезненного захвата молодой родственницы, ответив ей сухо и кратко:
– Не получится. Уехал он.
– Уехал? Ночью? – с недоверием в голосе переспросила Морозова.
– Ну да, уехал, – пожал плечами боярин. – Еще перед заутреней. Благословил всех и отбыл на Чухломское подворье.
Пораженная Авдотья неловко присела на край лавки. Нервно покусывая губы, она лихорадочно искала правильное решение. Видимо, предложение боярина ранее никак не входило в ее планы.
– А Меланья, кормилица моя где? Ты же обещал, боярин! – спросила она, со злым прищуром глядя на Бориса.
– С Меланьей твоей все в порядке. Ее мои дознаватели вместе с частью обоза загодя отправили. В Костроме увидишь, как обещал, – не моргнув глазом, соврал Салтыков. Впрочем, ради дела он мог бы и побожиться.
– А Петя, где мой Петя! – упорствовала она, выискивая повод для отказа.
– Да, боже мой, ну что за наказание? – закатил глаза к небу Борис. – Да выгляни ты уже в оконце. Там Петя с мамками. В обозе тебя ждет.
Лишь едва выглянув во двор, Авдотья стремительно выбежала из светлицы, причитая на ходу:
– Петруша, сыночек мой!
Проводив ее взглядом, Борис Салтыков удовлетворенно ухмыльнулся в роскошную бороду и, деловито осмотрев комнату, повелительно бросил служанке, забившейся в дальний угол:
– Соберешь тут все и догоняй.
Пока Салтыков выманивал из светлицы не пожелавшую вдруг уезжать с ним родственницу, снаружи тоже происходили события, не предполагаемые заранее. Из распахнутых ворот Покровского собора трудники вынесли тяжелую колоду с телом Глеба Морозова. Долговязый Маврикий с котомкой за спиной мелко семенил, согнувшись в три погибели во втором ряду, справа, подставив свое покатое плечо под гроб стольника. Кто доверил ему столь ответственное задание, так и осталось загадкой. Однако, как только вся процессия начала торжественно и печально спускаться по лестнице к телеге, запряженной парой вятских битюгов, так сразу начались неприятности. На верхних ступенях храма нелепый послушник, оступившись, запутался в полах своего подрясника и с неподобающим духовной особе воплем рухнул на впереди идущего мужика, едва не стащив с того ветхие порты. Опешивший мужик, лишаемый важной части своего гардероба, выпучив глаза, бросил колоду и схватился за трещащие по швам штаны, но, получив удар в спину от падающего Маврикия, сам кубарем покатился вниз. Следом повалилась вся процессия. Колода с телом Глеба, скользнув по ступеням храма, с треском врезалась в деревянные мостки и раскололась в нескольких местах.
