На следующее утро, лишь только рассвело, мост стали наводить опять, причем для защиты солдат от выстрелов по бокам плота поставили громадные мешки, набитые шерстью. Солдаты, напуганные неудачей предыдущего дня, шли на это дело без особой охоты. Успех предприятия решил родственник Замойского — Уровецкий, который, забравшись вместе с солдатами на плот, руководил ими. Личный его пример привел к тому, что солдаты под плотным обстрелом доставили плот по назначению.
После этого гетман приказал идти на приступ венграм, поскольку именно им, согласно распоряжению короля, предстояло после взятия крепости стать в ней гарнизоном. Но стоило венграм пойти в атаку, как русские вышли им навстречу, и венгры обратились в бегство. Тогда Замойский послал им на помощь поляков, которые встретились с венграми на наведенном мосту, и здесь произошла настоящая свалка, ибо венгры, испуганные свирепостью русских, не хотели возвращаться в бой; в конце концов мост не выдержал и стал распадаться — и все это под русскими пулями. Поляки и венгры понесли значительные потери: только венгерских дворян было убито 50 человек; кроме того, погибли 150 гайдуков и много людей ранено. Московиты потеряли не более 30 человек. После этого Замойский приказал мост разобрать и бревна, его составляющие, оттащить к берегу[87].
Неудача произвела на солдат удручающее впечатление; они стали вслух высказывать сомнения в успехе осады; настроениям этим способствовало наступившее ненастье; одежда отсырела, число больных росло стремительно. Замойский созвал ротмистров, чтобы посоветоваться, что делать дальше. Некоторые были того мнения, что необходимо отступить, но большинство заявило, что они, скорее, в качестве простых пехотинцев пойдут на приступ и умрут под стенами крепости, чем примут такой позор. После этого совещания Замойский отправил к Баторию письмо, в котором описывал происходящее и просил, чтобы король не отзывал его от крепости. Канцлер объяснял провал штурма чрезмерной поспешностью солдат и настаивал на том, что план осады выбран удачный. Баторий поддержал своего верного соратника, и не только ободряющим ответным письмом — он отправил ему на помощь 900 польских всадников и около 1000 венгерских пехотинцев.
Тем не менее ситуация в лагере становилась все хуже. Ко всем прочим бедам добавилась заразная лихорадка, проявлявшаяся ознобом, натужным кашлем и изнурительными сильными болями в мышцах. В соединении с холодом и сыростью она валила солдат с ног десятками. Замойский, однако, был непреклонен. По его приказанию строилось сразу два наплавных моста; новый план был таков, чтобы совершить одновременно нападение на крепость со всех сторон. В течение четырех дней с 12 по 15 октября войско занималось подготовкой приступа: рубились и доставлялись к воде деревья для постройки мостов, с окрестных озер свозились лодки. Взялись даже за починку притопленного у берега дырявого судна, которое русские за ветхостью посчитали уже ни на что не годным. Но Замойский решил, что недалекий путь до крепости оно все‑таки выдержит и, значит, пренебрегать им не стоит; тем более что судно могло вместить до 80 человек; пробоины в днище заткнули воловьими кожами, щели заделали мхом.
По плану Замойского мосты следовало поставить рядом; по одному должны были пойти поляки, по другому — венгры; этим распоряжением Замойский желал, очевидно, устранить несогласованность между польскими и венгерскими отрядами. Как только начнется движение по мостам, к крепости отовсюду должны были устремиться лодки с солдатами. Тому, кто первый подожжет стену, было обещано лично от Замойского имение с тремя деревнями.
19 октября на военном совете решено было перед приступом в течение двух дней непрерывно бомбардировать крепость, чтобы уменьшить сопротивление русских при штурме. Артиллерию при этом расположили так, что она могла стрелять сразу с трех сторон.
Прежде чем начать стрельбу, Замойский вместе с несколькими командирами подплыл к крепости на максимально возможное расстояние; после этого он приказал сосредоточить огонь на трех больверках, чтобы сбить с них ядрами по крайней мере глину и тем самым облегчить поджог. После этого артиллерия начала забрасывать крепость ядрами, и так продолжалось до самого приступа.
Накануне приступа канцлер послал осажденным грамоту, обещавшую, по обыкновению, в случае добровольной сдачи тем, кто пожелает остаться под властью польского короля, различные милости, а остальным — свободный пропуск в отечество. Осажденные грамоту принять отказались, сказав: «Пускай король шлет грамоты в свои города, а не к нам, мы никакого короля не знаем и не желаем его слушать». В день, назначенный для приступа (23 октября), утром был совершен молебен, причем многие из тех, что готовились идти на приступ, исповедались и причастились.
После молебна Замойский обратился с речью к солдатам, благодаря их за готовность пожертвовать жизнью ради дела, превозносил их мужество, обещал тем, кто погибнет, бессмертную славу, а тем, останется жив, выхлопотать у короля различные милости. Все были растроганы. Замойский со слезами на глазах благословлял солдат, которые также плакали и на всякий случай прощались друг с другом.
Тем временем были наведены мосты, причем из крепости открыли усиленную стрельбу, но на этот раз она мало повредила: погиб один солдат и два были ранены. Польский и венгерский отряды пошли каждый к своему мосту, и тут произошло то, чего менее всего ожидали. Русские стали кричать, что желают вести переговоры, но с условием, что артиллерия перестанет стрелять. Замойский дал пушкарям команду сделать паузу и послал спросить, чего хотят в крепости. Осажденные ответили, что все‑таки хотят прочесть королевскую грамоту и после этого скажут, сдадутся или нет. Вскоре они прислали уполномоченных, через которых объявили, что сдадут крепость на условиях дарования им жизни и свободы и разрешения унести с собою оружие, причем требовали, чтобы Замойский скрепил эти условия клятвой.
Просьбу об оружии Замойский отверг, но клятвенно обещал сохранить всем жизнь и свободу. Тогда гарнизон отправил к гетману новых уполномоченных, которые заявили, что солдаты готовы сложить оружие, но воеводы желают сражаться. Недолго думая Замойский послал в крепость несколько десятков человек, а уполномоченных пригласил к себе в шатер и устроил им угощение. Он опасался вероломства, однако гарнизон в самом деле не стал оказывать сопротивления и позволил арестовать воевод. Когда их привели к гетману, он сказал, что не распространяет на них своего обещания сохранить всем бывшим в крепости свободу и берет их в плен, так как они не хотели сдаться добровольно[88].
