Книга Не исчезай - Женя Крейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В этом весь Фрост! – восклицает Джейк, который и сам променял Калифорнию (а точнее, буйный, пыльный и хвастливый Лос-Анджелес) на сдержанный, холодный, любезный Бостон. – Роберт остался сыном Калифорнии, вежливым и любезным. Подумайте, стал бы уроженец Новой Англии выслушивать какого-то прохожего? Может, послушал бы пару минут, чтобы узнать, что натворили его дети, чтобы затем разобраться с ними по-своему, за закрытыми дверьми. Вполне возможно, что через пару минут он бы закрыл дверь прямо перед носом обиженного прохожего. Или посоветовал ему заняться делом и не ходить под чужими окнами. Но это не был бы Фрост! Он так и остался чужаком в Нью-Гемпшире. Теперь же его считают самым нью-гемпширским поэтом, певцом Новой Англии. Он жил здесь как бы вне окружающего, всего лишь заглядывая внутрь или подглядывая со стороны. Если у его матери был заметный шотландский акцент, то Фросту удалось-таки освоить произношение жителей Нью-Гемпшира. Он уверял, что научился местному говору, подслушивая телефонные разговоры соседей. В их доме был общий телефон – один на всю деревню, может, на десять семей. Если раздавался телефонный звонок, Роберт поднимал трубку и слушал.
Люба задумалась. Вот он какой. Но тот, другой, поэт вовсе не похож на Роберта, которого знает она. Верно ли, что ее призрак не есть истинный Роберт Фрост? А может ли быть так, что от общения с ней он изменился? Поэзия – меняется ли поэзия от прочтения и восприятия? Времени? Может, Фрост там где-то витал, пока не встретил ее, Любу? Жаждущую душу – незавершенную, нуждающуюся в нем. Изменился ли под ее воздействием? Ну да, вечная женская мечта… Не разгадать… Тайну, загадку? Потому что слабая, не способна впустить в сердце пламя, пожирающее все, милые сердцу мелочи жизни. Пламя, что сжигает. Сжигая, очищает, освещает путь, разрешает загадки, толкает вперед… Порой дает ответы. Нет в ней тех сил, а есть лишь удивление. Страха нет. Есть приятие… Согласие на незавершенность, неразгаданность жизни.
На тайну, которую Любе не дано постичь.
Фрост – человек-актер. Говорил: «Вся моя поэзия – игра». Знакомые понятия: игра, игрок. Представление. По-русски – балаганчик. Ну что ж, нам это тоже знакомо. Недаром Роберт стал первым и единственным поэтом в Америке, сумевшим жить исключительно на деньги, заработанные публикациями и выступлениями.
Люба тоже воспринимала поэзию двояко – как действо и как нечто, воплощенное в уже неизменную форму. Правда ли, что поэзия делает жизнь богаче и вносит хоть какое-то понимание в реальность? Сегодняшний – ее – Фрост, он тот же самый, которым был до нее, всегда играя, подшучивая над целым светом? Кто из них настоящий, где его найти? В стихах? Слова – момент истины или очередная маска? Был ли, наконец, он самим собой, оставаясь наедине с Элинор? Или же просто мог забываться, затерявшись в страсти, утратив себя в телесном освобождении плоти, в самом желании, стремлении к наслаждению? И если все именно так или совсем иначе, имею ли я право, имеем ли мы право лезть в его, их жизнь?
Down Derry, down… Роберт словно спускался в подземный мир. Элинор шла вслед за ним. Подобно Эвридике. Только все наоборот – не Орфей пошел за ней, а она за ним. Впитывала, вдыхала, приглядывалась. Любе довелось это увидеть – спасибо Джейку. Вот он, Роберт, в каждом дереве, тропинке. Здесь был центр его вселенной. Люба думала, что ей дано было понять. Остаться наедине с миром, уйти от людей. Я тоже так хочу, мечтает она. Дом, поля, деревья, роща, яблоневый сад, вишневые деревья, ручей. Один ручей, один дом, один поэт, один дятел, который стучит, трудится: долбит, долбит, долбит…
В шесть лет как бы само собой написалось стихотворение. Все ее хвалили.
– Джейк, как вы думаете, – спросила Люба, – что ощущает сейчас Фрост, если он где-нибудь еще есть, если его душа еще присутствует в этом мире? Понимает ли, что мы вторгаемся в его жизнь? Имеем ли мы на это право?
– О! Роберту вполне понравился бы такой вопрос! Он бы сказал – давайте, давайте вторгайтесь к черту, вторгайтесь вовсю!
– Джейк, а где он сейчас – в раю или в аду?
– В каком раю и в каком аду – в Дантовом? Он ни во что не верил; во всяком случае, не верил в организованную религию.
– Но если человек что-то создает, пишет, что происходит с его душой? Что означает для него… значит ли, что душа его остается в мире… и он не может окончательно уйти, перевоплотиться в нечто… нечто совсем другое?
– Луба, вы задаете интересные вопросы. Но что именно вы имеете в виду?
– Ну, может же быть так, что у каждого из нас своя задача. А потом уход со сцены, выход в другой мир… В этот момент возможно перевоплощение. А вдруг… Я не умею подбирать правильные слова, не знаю, как это выразить… Мне легче писать. Говорить сложнее… Ну вот, если человек создает что-нибудь конкретное, вкладывая душу, может, это как якорь держит его в физическом мире, задерживает, и не может он уйти, потерять вот эту конкретную форму, перевоплотиться в нечто новое…
– Но тогда и детей нельзя рожать, воспитывать – опасно… табуретку нельзя сколотить, дом построить тоже нельзя… Если следовать вашей теории, Луба.
«Почему набекрень?» – удивленно спохватывается Люба. Стихотворение из детства приносит с собой голоса взрослых, вспоминаются шум дождя, дача на берегу Финского залива. Строчки повторяются настойчиво, как застрявшая в голове, привязавшаяся песенка.
– Нет, я не согласна. – Пытаясь заглушить навязчивые образы, Люба произносит это громче, чем следовало бы, и оглядывается: не побеспокоила ли окружающих? – Я не согласна потому, что даже салфетку вяжут с неким умением и, возможно, чувством красоты, как нечто декоративное… А в стихи – совершенно сознательно и бессознательно тоже – человек вкладывает и душу свою, и философию, и веру, и страх… саму квинтэссенцию себя…
– А в детей – нет? В детей и сознательно, и бессознательно вкладывают все: и любовь, и мусор, и ненависть – все.
– Но тогда, может быть, никто окончательно не уходит… Но нет! Джейк, ему, Роберту, просто не дают уйти. Потому что его постоянно поминают, как будто он уже и не принадлежит себе, и правда не принадлежит, если его больше нет… Как будто он этой культуре принадлежит больше, чем когда-либо принадлежал себе. Стремился ли он к этому? Подсознательно. Или сознательно. Но что с ним стало после? Какова цена?
Какова цена поэзии? Какова цена ухода от суеты? А какова цена погружения в эту суету? Сколько у нее таких знакомых, может, даже друзей, она не знает. Что означает это определение – «друг»? Друг, знакомый – какая разница! Вокруг люди, так много людей. Собираются парами, группами, отмечают даты, празднуют свою жизнь. Или делают вид? Стараются, пытаются показать, выказывают приязнь, надевают нарядные, модные одежды, натягивают вежливые маски. Или это правильно, хорошо, для здоровья полезно? Но сидят, жалуются на жизнь, на мужей, жен, на здоровье…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Не исчезай - Женя Крейн», после закрытия браузера.
