Что случилось? Почему раньше он и дня не мог прожить без Инки, а сейчас даже не испытывает желания ее видеть? Подумаешь, поссорились! Будто они раньше не ссорились, будто он раньше не восклицал в запальчивости, что больше не потерпит ее выходок, что достаточно мучиться и пора положить конец этим бессмысленным отношениям, приносящим только боль и страдания. Но уже через секунду мечтал непременно увидеть ее, и раскаяться, и обнять, ощутив податливую хрупкость ее фигуры.
Все не так! Теперь Никита мрачно сидел дома и ждал, когда она придет, чтобы в очередной раз проверить, с каким равнодушием встретит ее появление. Да, ему по-прежнему хотелось ее обнять, но хотелось точно так же, как любую другую симпатичную девчонку.
— Ты не можешь меня простить?
— Что ты! Я давно тебя простил.
— Так в чем же дело? Ты избегаешь меня. Ты не желаешь меня видеть.
— Ну почему… — он равнодушно пожимал плечами, ему становилось жалко Инну, даже хотелось ее успокоить.
— Почему? — возмущенно кричала Инна. — Это я спрашиваю: почему?
Она плакала сердито и отчаянно, а Никита морщился от вида ее слез и не верил. Он больше не желал, чтоб над ним насмехались, чтоб его обманывали, чтоб им играли и забавлялись. Кажется, он научился управлять своими чувствами, они перегорели и подчинились его воле. Но отчего-то испытывал непонятную жалость к Инне.
Однажды он остался дома один. Прозвенел звонок, и он поплелся открывать дверь, заранее испытывая неприязнь к визитеру, кем бы он ни был, и увидел на пороге… «Того самого, — говорила Инка, — про которого я тебе рассказывала».
Никита посмотрел на гостя исподлобья. Он не мог испытывать к нему симпатии, хотя тот и не был ни в чем виноват, кроме своего существования.
— Вам что? — неприветливо буркнул Никита через порог.
— Ты один?
Никита хмыкнул и дернул губами.
— А вы думаете, меня опасно оставлять дома без присмотра?
Гость не обратил внимания на его нахальное поведение.
— Мне можно войти? — он держался раскованно и спокойно и смотрел прямо в глаза.
— Зачем? — Никита сощурился, словно прицеливался, заставляя себя выдержать взгляд. — Никого же нет.
— А ты?
Какие-то странные интонации, придающие особую выразительность простым словам, будто ожил красноармеец с плаката времен гражданской войны: «А ты записался добровольцем?»
— А ты?
— А я еще маленький, — усмехнулся Никита. — Мне не разрешают впускать в квартиру незнакомых дяденек.
Гость не стал напоминать о том, что они все-таки знакомы, иронично улыбнулся.
— Гриш, ты себя представляешь сорокалетним?
— Не знаю. Каким бы я хотел быть в сорок, я представляю. А каким буду в действительности… Я не думал. Да, пожалуй, и каким бы хотел быть, тоже не задумывался.
— А меня?
— А ты всегда будешь такой же.
— Ну! Это же глупо — в сорок лет выглядеть двадцатилетней.
— Выглядеть, наверное, глупо. Но я же не это имел в виду.
— А что?
— Я всегда буду любить тебя такой, какая ты есть сейчас.
— А если я изменюсь?
— Я же сказал, не изменишься.
— Но так же не бывает!
— А как бывает? Только так и бывает. Ну подумаешь, прибавишь пару-другую килограммов да прочитаешь десяток-другой книг.
— И все?
— Ну, будут морщинки вот здесь. Разве это перемены?
— Конечно! Я буду толстая, глупая и морщинистая.
— Саша!
— Когда я вижу старушек, я боюсь дожить до их лет. Мне кажется, я стану страшной, некрасивой и беспомощной. Я не хочу.
— Ты и не будешь.
— Буду! А ты будешь седым старичком с палочкой.
— Это в сорок-то?
— Почему в сорок?
— Мы же начали с того, каким я буду в сорок лет.
— Мне все равно, каким.
— Почему?
— Ну мне же тогда тоже исполнится не девятнадцать. Я всегда буду любить тебя.
— Мам, я, кажется, выхожу замуж.
Аню огорошило заявление Сашки, хотя, в общем-то, она давно готовила себя к тому, что скоро услышит его. Но дочь говорила как-то странно, словно сама удивлялась своим словам.
— Что значит «кажется»?
— Я еще не решила, — она действительно была задумчива и серьезна.
— Саша, какая ты у меня необыкновенная. Другие девчонки рвутся замуж.
— Дуры! — категорично объявила Саша. — И им легче. Когда с ума сходишь от любви и все делаешь не задумываясь, вполне что-нибудь может получиться.
— А ты не сходишь с ума от любви?
Аня удивлялась мыслям дочери. В ее возрасте она вроде бы не задумывалась о проблемах брака, по крайней мере своего собственного, а что происходило у других, ее вроде бы и не касалось.
— Наверное, нет, — пожала плечами Саша. — Это плохо? Когда Гришка делал мне предложение, я почему-то сразу представила…
— Готовку, стирку, уборку, вечно голодного и бестолкового мужа, — улыбаясь, подсказала Аня.
— Нет, нет! Трудно объяснить. Появятся непривычные для меня обязательства. Я уже не должна буду решать все для себя сама, мне придется считаться с его мнением и желаниями.
— Ой, Саша! Придет же тебе в голову! Ты лучше представь, что он всегда будет рядом, будет заботиться о тебе.
— Он и сейчас заботится.
— Ну не знаю. Да и виданное ли дело, чтобы мать уговаривала дочь выйти замуж за человека, которого та любит. Давай лучше я скажу, что он тебе не пара, чтобы ты не смела и думать о семейной жизни, что ты еще маленькая и тебе еще рано. И ты наперекор мне выйдешь замуж за своего Гришу.
— Да ну тебя! Я же серьезно.
Саша действительно думала серьезно. Она прекрасно знала, что никто ей не нужен, кроме Гришки, что она любит только его, и надеялась, что это продлится вечно. Она была счастлива сейчас, так разве надо делать что-то еще, если уже хорошо? Разве следует что-то менять? А вдруг перемены разрушат счастье?
«Какая из меня жена! — решает Саша. — Готовить я не люблю. Когда меняют установленный мною порядок, тоже не люблю. И страшно. Без мамы. Без Никиты. Вдруг я сварю суп, а Гришке не понравится, и он навсегда во мне разочаруется. Сейчас-то он не знает, как я варю суп. Вот если бы Гришка ничего не ел… Фу, какие глупости! А это, наверное, так удивительно — быть невестой! Белое платье… Нет, что бы ни говорили, жутко хочется прожить день так необычно, пусть даже как все остальные невесты. Белое платье. И все, наверное, какое-то непривычное, незнакомое, и даже Гришка. И… не знаю!»
