А Дэн, Ли Минжуй и Чжан Юньи, ничего не зная о дезавуировании линии Ли Лисаня, весь январь 1931 года, очевидно, ждали разноса из центра. Но наступать на крупные города все равно не могли. И вдруг 1 февраля, войдя после долгих скитаний в небольшую деревеньку с приятным названием Мэйхуа (Цветы сливы), расположенную в северном Гуандуне, они с удивлением узнали от одного местного коммуниста о снятии Ли Лисаня. Можно представить, что они говорили по этому поводу!
Как бы то ни было, пережитого исправить было нельзя. И Дэн с товарищами приняли единственно верное решение: любыми способами пробиваться на соединение с войсками Мао и Чжу в южную Цзянси. К тому времени, 17 октября 1930 года, советский район Мао Цзэдуна получил название Центрального, став главной базой коммунистов. От Мэйхуа до него было примерно 200 ли на северо-восток. Однако путь туда преграждала довольно быстрая и широкая река Лэчанхэ (ныне — Уцзян). Войска разделились. Часть из них под командованием Дэна и Ли переправилась на другой берег, но как только оставшиеся отряды во главе с Чжан Юньи начали форсирование реки, они попали под артиллерийский огонь противника. В результате Дэн и Ли повели свои войска в Цзянси и через несколько дней, 8 февраля, добрались до границы Центрального советского района. Чжан Юньи же и его бойцы, пережив много новых испытаний, дошли до Цзянси только в апреле 1931 года90.
В то время Дэн опять оказался в Шанхае, куда отправился 10 марта 1931 года для отчета Центральному комитету и прояснения обстановки. По его словам, узнав о возвышении Чэнь Шаоюя, он «очень разволновался», поскольку «не испытывал к нему расположения», переговорил с Ли Минжуем и еще одним членом фронтового комитета, Сюй Чжо, и те, якобы выразив понимание, одобрили его решение поехать в Шанхай. Тем более что «в то время, — утверждает Дэн, — серьезной угрозы со стороны противника [войскам] не было»91. Сюй Чжо сменил Дэна на посту секретаря фронтового комитета, и тот под видом торговца лекарственными травами покинул расположение войск.
Возможно, так всё и было, хотя некоторые факты заставляют в этом сомневаться. Например, достоверно известно, что в тот самый день, когда Дэн отправился в Шанхай, на войска Ли Минжуя напал неприятель и им срочно пришлось отступать. Дэн же, находившийся неподалеку в госпитале, где навещал раненых, услышав стрельбу, тут же написал Ли Минжую записку: «Насколько я понимаю, вы подверглись нападению и в настоящее время отступаете. Я не смогу добраться до вас, так что, пожалуйста, отходите в горы Цзинган [на границе с Хунанью] и объединяйтесь там с Красной армией. Я постараюсь доложить о делах 7-го корпуса партийному центру»92. Он передал записку Сюй Чжо, находившемуся с ним, и сразу же уехал.
Значит, все-таки «серьезная угроза» существовала? Зачем же тогда надо было покидать старых товарищей в столь тяжелый момент и писать эту странную записку? Ведь если Дэн сам опасался не добраться до 7-го корпуса, почему же считал, что Сюй Чжо мог это сделать? Может быть, все-таки Дэн, как и в феврале 1930 года, просто «потерял терпение и решил уйти»? Трудно сказать. Его однополчанин, генерал Mo Вэньхуа, например, не верил в то, что Дэн покинул войска, получив одобрение членов фронтового комитета93. А хунвэйбины прямо обвиняли Дэна в том, что он «бежал в Шанхай, чтобы скрыться от опасности», проявив «свою подлинную сущность жалкого труса»94. Дэну пришлось защищаться, и он сделал это весьма виртуозно в «Автобиографических записках», написанных в июне — июле 1968 года, и в письме Председателю Мао Цзэдуну от 3 августа 1972 года. С одной стороны, он признал, что в начале 1931 года ни в коем случае «не должен был покидать 7-й корпус Красной армии. [Это] было одной из самых крупных ошибок моей жизни… в политическом отношении». С другой стороны, настаивал на том, что его поступок «был законным в организационном отношении»95, то есть что он получил одобрение фронтового комитета. Никого из членов этого комитета (ни Ли Минжуя, ни Сюй Чжо), правда, к тому времени не было в живых, так что весь этот эпизод приходится оставить на совести Дэна.
Таким образом, гуансийский эксперимент закончился полным поражением, и лилисаневский авантюризм лишь частично способствовал этому. Радикальная политика китайских коммунистов не нашла отклика в душах большинства населения провинции. В результате советское движение на юго-западе Китая вылилось в серию грабежей и убийств, в разгул вооруженного бандитизма пауперов, люмпенов и дунланьских чжуанов, активно поддержанных Красной армией. Никакого массового движения крестьян так и не произошло. Это вынужден был признать сам Дэн96.
«ДУХ ПЯТИ БЕССТРАШИЙ»
В Шанхае, куда Дэн прибыл в конце марта 1931 года, его ожидал холодный прием. Казалось, новые вожди просто не хотели его замечать. Целый месяц Дэн провел без дела: его поселили на одну из конспиративных квартир, снабдили кое-какими средствами и оставили в изоляции. Возможно, дали тем самым время осознать глубину совершенных им «тяжелых ошибок», приведших к поражению советского движения в Гуанси. В Центральном комитете давно знали, что произошло: о перипетиях 7-го корпуса им во всех красках доложил не только Дэн Ган, но и начальник корпусного политотдела Чэнь Хаожэнь, в январе 1931 года тоже покинувший расположение корпуса и прибывший в Шанхай на два месяца раньше Дэн Сяопина. 9 марта Чэнь, часто конфликтовавший с Дэном по ряду тактических вопросов, представил в ЦК доклад, в котором обвинил фронтовой комитет корпуса (то есть именно Дэна) в том, что тот «не уделял должного внимания работе среди масс», «избегал столкновений с врагом» и «был лишен наступательного порыва»97. Через месяц, 4 апреля, новые обвинения в адрес командования 7-го корпуса — и в «лилисаневщине», и в «правом (!?) уклоне» — выдвинул некий Янь Хэн (по-видимому, один из полевых командиров), прибывший в Шанхай в конце февраля98. Все эти упреки были серьезными, так что над Дэном сгустились тучи.
Как конкретно решался его вопрос, мы точно не знаем. Судя по тому, что никто из высшего руководства напрямую Дэна не обвинял, но и не давал ему оправдаться или покаяться, можно предположить, что в Политбюро вокруг его «дела» шла борьба. Принятие негативного постановления, очевидно, блокировал Чжоу Эньлай, скорее всего при поддержке других старых вождей партии, Сян Чжунфа и Чжан Готао, недовольных активностью Чэнь Шаоюя. Что же касается последнего, то у него не было причин любить Дэна: ведь тот сам «не испытывал расположения» к нему. 27 марта Чжоу, Чжан Готао и Сян Чжунфа попытались в вопрос о Дэне вовлечь Дальбюро Исполкома Коминтерна. Встретившись с Игнатием Рыльским, они сообщили ему, что из 7-го корпуса «через Гуандун прибыл товарищ. Подробный отчет еще не получен, но… все материалы будут посланы ДВЕ [Дальбюро]»99. Тем самым они как бы узаконили необходимость выслушать Дэна. Однако только через месяц, 29 апреля, тот смог представить свой доклад в ЦК.
Интересно, что оправдываться Дэн не стал. Рассказав подробно об истории борьбы за советскую власть в Гуанси, он самокритично признал ошибки, заявив, что придерживался как «левацко-авантюристической лилисаневской линии», так и «правооппортунистической кулацкой». «Центральной» же ошибкой назвал «то, что при решении всех вопросов» полагался «исключительно на военную силу»100. То есть по сути согласился со всеми своими критиками.
