Позже подобный опыт окажется полезным и при работе над документальным «Германским еженедельным кинообозрением»[200].
Как бы ни был Геббельс утомлен в конце рабочего дня, он обязательно находил возможность в своих дневниковых записях раскритиковать или, наоборот, похвалить создателей обозрения и себя лично.
Строилось оно всегда по одному и тому же принципу максимального воздействия на органы зрения и слуха. Бравурная музыка не смолкала ни на минуту, а на экране шли и шли кадры кинохроники. Каждый выпуск имел достаточно четкую и почти неизменную структуру. Сначала демонстрировались кадры, касавшиеся важных внутриполитических и внешнеполитических событий, происходивших на высшем уровне.
Но большую часть места и времени занимала именно военная хроника. В начале каждого сюжета несколько секунд зритель имел возможность наблюдать карту той страны, о которой в дальнейшем должна была идти речь. Далее под бодрые звуки маршей следовали прекрасно снятые, действительно документальные кадры. Общая мысль, к которой раз за разом подводился зритель, была такой: да, нам безумно трудно, но с таким боевым настроем мы способны преодолеть любые трудности. Если была возможность показать крупным планом, например, подбитый советский танк с дырками в броне, обходились минимумом закадровых комментариев, а если бой с английскими судами в Ла-Манше заканчивался ничем, то подробно рассказывалось о том, как важно сбить врага с курса.
Нельзя обойти молчанием и один из самых выразительных и любимых сюжетов, который использовался в обозрениях: борьба человека и стихии. Штормовое море, палящий зной, русские морозы – все это добавляло драматизма и динамики, а потому редко какой выпуск обходился без подобных «актеров».
Демонстрация холодной русской зимы преследовала еще одну цель – подтолкнуть гражданское население к более активному сбору теплой одежды. Думая разбить Советский Союз до наступления зимы, руководство Третьего рейха элементарно не позаботилось о зимнем обмундировании для солдат. Однако сбор теплых вещей не должен был производить гнетущего впечатления, тем паче натолкнуть на мысль о недальновидности руководства. Поэтому показ русской зимы оправдывал неподготовленность – кто ж знал, что там ТАКИЕ морозы!
При том, что хроники действительно содержали минимум постановочных кадров, они выполняли свою функцию, демонстрируя как только можно превосходство немецкого оружия. Для каждого выпуска снималось огромное количество пленки. Это позволяло сделать «нарезку», оставив самые выразительные и «правильные» кадры.
Как же добывались все эти горы пленки, отображавшие, казалось, каждый шаг немецкого солдата? Идея сбора изобразительного материала для кинохроник возникла еще до войны. Первый выпуск еще немого «Вохеншау» вышел в 1926 году, однако действительно значимым обозрение стало лишь к 1938 году. Именно в этом году генерал Кейтель в качестве представителя вермахта и Геббельс договорились о ведении пропаганды на фронте. В том же году стали формироваться специальные роты пропаганды. Первые пять рот подчинялись командованию армейских корпусов в Дрездене, Бреслау, Нюрнберге, Вене и Берлине[201].
Во время войны с СССР число их весьма существенно выросло. Отснятые километры пленки многочисленные операторы отсылали в Берлин, где, собственно, и происходило редактирование и составление окончательного варианта хроники. Подмяв под себя УФА, Геббельс постарался максимально «замкнуть» новую корпорацию на Министерство пропаганды, на небольшое количество преданных людей[202] и на себя лично. Регулярно просматривая уже смонтированный материал, он контролировал и содержание, и длительность показа.
Продолжительность обозрений варьировалась в разные периоды времени. В 1939 году средняя длина отснятой пленки, из которой составлялся один выпуск, равнялась 300–400 метрам, а демонстрационное время занимало около 12 минут. Факт покорения Франции увеличил длину пленки до 1200 метров, а демонстрационное время – до 40–45 минут[203]. Однако министру пропаганды и этого было мало. С 1940 года стали создаваться специальные кинотеатры для показа «Вохеншау». Ежедневно с 10 до 22 часов в них демонстрировались выпуски обозрения, прерываемые лишь показом художественных короткометражных фильмов.
В мае 1941 года, когда в обстановке строжайшей секретности готовилось нападение на СССР, Геббельс предвкушал тот миг, когда пропаганда поменяет свою направленность на 180 градусов и «Вохеншау» приобретет новые черты, обогатившись свежими военными реалиями.
«Вечером "Вохеншау". Неплохая журналистская подборка. Это еще не военный выпуск. Но скоро все будет иначе. Мы все с радостью ждем этого»[204].
Радость довольно скоро сменилась опасением. Результаты войны диктовали свои условия. Уже к августу 1942 года продолжительность выпусков сократилось до получаса, а в 1944 году – до 15 минут. А в 1945 году, когда почти все специалисты ушли в фольксштурм, Геббельс до последнего делал все, чтобы те, кто обеспечивал материалом и монтировал «Вохеншау», занимались своим непосредственным делом, однако от него уже ничего не зависело. «Еженедельное обозрение» агонизировало вместе со всем рейхом.
«Несерьезные и серьезные» СМИ: телевидение и радио
Однако было замечено, что психологический эффект, производимый на телеэкране, изменчив и зависит от многих факторов.
А. Е. Тарас– О каком конкретно шуме вы говорите?
– Об этом собачьем радио… Только не заливай мне, что ты его не слышишь.
Кен Кизи. Пролетая над гнездом кукушкиЕсли считать, что у Й. Геббельса были любимые «дети», такие как, например, «Дас Райх», то положение «новорожденного» телевидения было вполне сравнимо с положением нелюбимого пасынка.
Первое и основное, что следует сказать о телевидении в Третьем рейхе, – это то, что оно в принципе было. Оно развивалось и могло бы занять свое место в структуре, подчиненной всесильному министру пропаганды. Но этого не произошло. Не только Геббельс, но и другие иерархи Третьего рейха оставались полностью безучастными к появлению столь прогрессивного средства массовой информации. Журналисты, занятые в подготовке телепередач, не подвергались столь пристальному контролю, как, например, работники радио. Министерство пропаганды не обрастало соответствующими отделами и ведомствами. Неужели никому не было дела до того потенциала, который имелся в новом изобретении? К счастью, не было – время еще не пришло.
