Глава восемнадцатая
Ветер пронзительно выл. Глядя из окна гостиной, Натали уже за несколько футов не могла разглядеть ничего, лишь бесконечные пелены несущегося снега. Она задалась вопросом, сколько таких снежных бурь повидал этот дом, сколько еще выдержит, прежде чем у него сорвет крышу и он еще раз окажется открыт всем стихиям. Ей было слышно, как Дэн и Зак возятся наверху, карабкаясь по приставной лестнице на чердак. И этот чертов стук, зловещий, как барабанный бой, предвещающий беду. Эндрю не было уже два часа.
Джен позвонила в ближайшую гостиницу. Их там не было. «Подождем еще час, – сказала она, – и тогда уже позвоним в полицию. Не то чтобы они чем-то особенно помогут: чем тут можно помочь?» Так или иначе, но Натали не хотелось звонить в полицию, потому что она не могла заставить себя готовиться к плохим новостям. Она тянула виски, но это не помогало; во рту был привкус горечи, то ли желчь, то ли отчаяние, и никакое количество скотча не могло его убрать.
Все эти неприятные вещи, которые она наговорила… Теперь эти слова не шли у нее из головы, они продолжали вновь и вновь прокручиваться в мозгу. «Он был бы сейчас королевским адвокатом, а не просто учителем в какой-то задрипанной слабой школе». Перед всеми во всеуслышание она назвала своего мужа неудачником. Натали в сотый раз позвонила ему на мобильный.
«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», – шептала она себе, в отчаянии и разочаровании кусая губу, когда в очередной раз получала в ответ лишь этот вызывающе-высокомерный повторяющийся сигнал. Она жаждала сказать ему, что не хотела этого. Просто потеряла голову от злости. Ей страстно хотелось поговорить со своими детьми. Так хотелось услышать их милые голоса, их звенящий смех, послушать, как они щебечут о джинсах в обтяжку, которые им непременно нужно иметь. Господи, она все бы отдала, лишь бы послушать, как они канючат, чтобы она разрешила им проколоть уши. Но она не могла им позвонить. Они захотят поговорить с папой (они всегда хотели поговорить с папой), а что она сможет им ответить? Сможет ли она солгать, убедительно и так, чтобы не расплакаться? Сможет ли сказать, что он в душе? Что вышел прокатиться на машине? Он вышел из дома в снежную бурю, в поисках своей бывшей девушки и так и не вернулся.
Она поставила стакан, подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. Ей показалось, что рев ветра ослаб и, кажется, снегопад тоже? Или она просто выдает желаемое за действительное? Она старалась представить их, Эндрю и Лайлу, как они сидят в машине Джен, с включенной на полную мощность печкой, с запотевшими стеклами. Быть может, смеются, вспоминая о старых временах? Или, может быть, осуждают ее за то, что она сказала, за то, что натворила. Может быть, они мирятся. Целуются и мирятся, наверстывают упущенное. Натали пыталась представить своего мужа, обнимающего все еще молодое тело Лайлы; она сосредоточилась на том, чтобы вызвать в воображении эту картину, потому что она была бесконечно предпочтительнее другой, той, что постоянно вставала перед глазами: машина Джен лежит на дне ущелья – покореженная груда металла с разбитым вдребезги лобовым стеклом.
Когда она закрывала глаза, то видела именно это – разбитое лобовое стекло. Но снег не попадал в машину: было тепло, машина неподвижно стояла, залитая солнечным светом вперемешку с пятнами тени. Там был Эндрю, а потом он исчез. Она слышала, как кто-то кричит, кто-то рыдает, ужасные, отчаянные звуки, а затем – тишина. Затем темнота, а позже Эндрю снова был рядом с ней, он держал ее за руку. Говорил, что все будет хорошо. Что любит ее. Она так давно хотела услышать от него эти слова. Ей бы почувствовать себя счастливой, но все было плохо, все не так, как надо, и эти слова тоже звучали не так, как надо. У Эндрю была кровь на лице, он плакал. Кто-то еще тоже плакал, это был горестный, причитающий вопль. Натали чувствовала запах гари. Правда ли это запах гари? Она была перепугана, она хотела выбраться из машины, но не могла сдвинуться с места, дверь не открывалась, ноги не двигались. Боль поглощала ее, парализовывала, не похожая ни на какие прежние ощущения. Эндрю держал ее за руку и все повторял мягким, негромким голосом, что все будет хорошо. Но это было не так, она знала, что это не так. Знала, что Конор погиб, но не могла думать об этом. Все, о чем она могла думать, это были боль, и запах гари, и страшная уверенность, что она сгорит заживо.
