Анна идет с Руби на прогулку, коляска скрипит на лестнице, двумя колесами на каждой ступеньке. Анна толкает коляску по главной улице, и люди останавливаются и восхищаются малышкой, хотя Анна уверена, что они это делают только из-за родимого пятна, и что все это воркование и комплименты вымучены, они фальшивые. За это Анне хочется всех убить, выхватить Руби из коляски и убежать, бросив коляску катиться под уклон по главной улице. Иногда ей кажется, что дома встают вокруг нее на дыбы, хотя в Коулфорде нет таких уж высоких построек. Во время одной прогулки она видит одуванчики, выросшие из трещины в бетоне возле забора, и останавливается возле них. Они кажутся ей самым важным, что она когда-либо видела в жизни, и она садится рядом на скамейку и бесконечно тянет время, празднуя их желтизну; они похожи на упавшие солнца, пылающие на сером асфальте.
Анна приносит домой рыбу и картошку и готовит вкусные ужины для двоих. Но Льюис не годится для того, чтобы управлять кофейней или кафе с молочными коктейлями, это становится ясно. Он слишком хорошо одет, слишком хорош собой. Он казался бы уместнее за стойкой администратора в отеле «Клэридж», чем за прилавком в каком-то убогом маленьком заведении в лесу. Он отпугивает подростков, которые хотят прийти и часами сидеть над единственной чашкой кофе, болтать с приятелями или с противоположным полом. Одно присутствие Льюиса подчиняет ему все помещение; он больше похож на их отца, даже если он всего на несколько лет их старше. Или, если настроение у него мрачное, из-за его темного костюма и тщательно причесанных волос можно подумать, что ты в похоронном бюро, и он тут главный.
И все-таки каждый вечер есть свободная минутка. Чистое счастье. Анна только что поставила ужин на стол, а Льюис все запер и поднялся домой. Солнце под нужным углом падает в комнату, пробивая ее насквозь, и озаряет стол, и они втроем застывают в кратком благословении. Анна думает, как солнце освещает снаружи одуванчики, заставляя их вспениться самым ярким желтым, какой только может быть.
Льюис и Анна везут Руби в гости к отцу Льюиса. Льюис собирается дольше, чем собирался на их свидания. Можно подумать, это государственный визит. Сперва вычищает черный костюм, чтобы ни в одном шве не осталось ни пушинки. Потом почти час наводит блеск на туфли. Анна заворачивает Руби в белую шаль и целует в мягкий лоб. Малышка внимательно ее рассматривает, словно может прочесть мысли в голове Анны.
Отец Льюиса ждет их на вымощенной плитняком дорожке перед своим бунгало. Хью Блэк – он распространяет свое присутствие далеко за пределы физического тела, так что все вокруг оказывается им заряжено. Анна много раз встречалась с ним раньше, но впервые видится после рождения Руби.
– Льюис, Анна.
Он небрежно кивает им и ведет в гостиную, а потом уходит заваривать чай.
– Вот, значит, и она, – говорит он, вернувшись и разлив чай.
Он впервые замечает ребенка.
Анна берет Руби и разворачивает к нему. Пятно на лице выглядит розовее в белом ореоле шали, и Анна видит, что Хью Блэк его молча оценивает. Сердце Анны обливается за дочь кровью: собственный дедушка так на нее смотрит. Хью Блэк кивает и отпивает чаю. На нем бриллиантовая булавка для галстука, вспыхивающая, когда на нее падает свет. Анне она кажется похожей на маленькую камеру.
– Ну как продвигаются твои планы?
Слово «планы» исполнено подчеркнутого сарказма.
– Хорошо, пап. – Льюис стремится ему угодить. – Думаю вскоре открыть еще одно заведение в Синдерфорде.
Анна впервые об этом слышит.
– У нас будут кофемашины, доставим из Италии. Лучшие на рынке.
– Ясно. Кофемашины.
Он ненавидит собственного сына, думает Анна. Смотрит в лицо Льюису, словно оно мягкое, словно оно из шелка или из чего-то, что он никогда себе не сможет позволить и не захочет. Он вечно соперничает с Льюисом, Анна это замечала. Вечно хочет его победить или быть во всем первым. Она не может говорить об этом с Льюисом. Слишком болезненная тема. Льюис защищает отца, но в то же время в глубине души ненавидит его. Так глубоко, что сам не знает, хотя Анна какое-то время назад это поняла.
Старший мужчина отказывается говорить о кофемашинах и смотрит на Анну и ребенка.
– Я слышал, проводят исследования. Однажды это можно будет прооперировать.
Бриллиант на булавке для галстука бросает отблеск на шаль, и там зажигается световая точка. Как и на всем, на что смотрит старик.
Анна ждет Льюиса снаружи, на противоположной стороне от бунгало Хью Блэка, держа заново укутанную Руби на руках.
Ей было нужно на воздух; она дышать не могла в этом доме. Одной тамошней атмосферы было довольно, чтобы задохнуться. Теперь вокруг полная тишина, если не считать гудения пчел. Небо высоко стоит над Анной – чистое, бледно-голубое.
Льюис стремительно вылетает из входной двери. Даже издали видно, что он взбешен. Он так быстро идет, что его отдаленная фигура вырастает, и вот он уже рядом.
– Не могу, черт, не могу здесь больше, Анна, не могу.
Встречи с отцом на него всегда так действуют.
– Что там насчет Синдерфорда?
Анна поднимает Руби и проводит губами по ее мягкому лобику.
– Да чушь это все. Я просто не хотел, чтобы он на меня так смотрел, так свысока. Может свой дорогой фарфор себе в задницу засунуть.
Льюис вскидывает руки:
– Мне надо отсюда вырваться. Надо. Все мои планы, все…
– Прости.
Это ее вина; она это знает. Он бы давно уехал, если бы не она.
– Ты могла бы поехать со мной, в Лондон.
– И где бы мы жили? На что? – Она крепче прижимает к себе ребенка. – А как же кафе с молочными коктейлями и квартира? Ты за них уже заплатил. Кофемашина едет из Италии.
Он отметает все одним движением руки.
– Найду кого-нибудь за всем присматривать. В этом паршивом месте все равно состояния не заработаешь. Я, наверное, спятил, раз его взял. Это просто от отчаяния было на самом деле.
Теперь, когда он решился, глаза у него становятся восхитительно ясными. Солнце зажигает в его волосах темно-синие блики. Взгляд Анны падает за его плечо. Дом у него за спиной горит на солнце. Окна как будто пылают.
Анна и Льюис загружают машину под завязку. Она забирается на переднее сиденье, Льюис дает ей малышку. Анна вытягивает ремень, так, чтобы он держал их обеих. Льюис садится за руль.
– Просто пристегнись сама. Если врежемся, ее разрежет пополам.
– Но если мы врежемся, она просто вылетит через ветровое стекло, если ее не пристегнуть, разве нет?
Он пожимает плечами; он уже думает о поездке, о дороге, которая окончится в Лондоне, широко раскинувшемся и сверкающем городе.
Разрежет пополам или выбросит через ветровое стекло; выбор тот еще. Анна отстегивает ремень, сажает Руби на колени и крепко ее держит.
