Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Элоиза каждое утро выходила с Сесаром в море за клемами и каждый день совершала первое из погружений. Во второе, глубинное ее упорно не брали, хотя двигалась она все увереннее, набиралась сил, уже сама добывала немало рыбы, стреляя из ружья. По вечерам сидела в компании стариков. Луис и Сесар проверяли счета, спорили. Иногда сыновья отправлялись в город. Луис консультировался с Элоизой насчет одежды. Поверь, белые полотняные брюки лучше этих зеленых синтетических. Ну конечно, так и иди – с акульими зубами на шее.
Как-то вечером Сесар всех подстриг. Даже ее. Жалко, что нет настоящего зеркала, но ощущения от стрижки приятные: легкость, кучерявость какая-то.
– Пр-росто кр-расависа, – сказал Луис. “Красавица”, – поправила она его, но догадалась, что он уже открыл для себя волшебную силу иностранного акцента.
Обычно, пока солнце опускалось за горизонт и наступала ночь, они сидели безмолвно. Она вслушивалась в “щелк-щелк” домино, в поскрипывание якорного каната. Несколько раз бралась за чтение или за работу над стихами, но оставила эти напрасные попытки. Может быть, я никогда больше не раскрою ни одну книгу. Что она будет делать, когда вернется домой? Как знать: может, тогда весь Денвер поглотит вода. При этой мысли она рассмеялась вслух.
– Estбs contenta[97], – сказал Сесар.
На следующий день она окликнула его, стараясь перекричать генератор:
– Можно мне погрузиться на глубину, а то я скоро уеду?
– Сначала тебе нужно попасть в плохое погружение.
– А как же в него попасть?
– Попадешь. Может быть, сегодня. Штормит. Дождь шел всю ночь.
* * *
Сегодня первое погружение было у скал, где много морских ежей и мурен. Вода там была темная; из-за сильного холодного течения трудно что-то разглядеть, трудно плавать. Рыба-игла клюнула Элоизу в руку. Рамон и Рауль всплыли вместе с Элоизой, туго забинтовали ранку тряпочкой, чтобы на кровь не собрались акулы. Вернувшись на глубину, Элоиза потеряла Рамона и Рауля из виду, Сесар вообще куда-то пропал. Надеюсь, это сойдет за плохое погружение, мысленно пошутила она, но всерьез перепугалась. Никого – и ничего – не видать. Она застыла на месте, работая ластами, – такое ощущение, будто в лесу заплутала. Воздух закончился. Дернула за шнур запасного баллона – ноль реакции. Не паникуй. Всплывай не спеша. Не спеша. Но паника подступила, легкие разрывались в клочья. Начала всплывать не спеша, а сама исступленно дергала за шнур. Воздуха нет как нет. Перед ней возник Сесар. Она вырвала у него загубник, сунула себе в рот.
Элоиза заглатывала воздух, рыдая от радости. Сесар выждал, потом спокойно отобрал загубник, подышал. Повел ее наверх; пока всплывали, передавали шланг друг дружке.
Высунулись из воды. Свет, воздух. Ее трясло, Мадалено помог ей забраться в лодку.
– Как же мне стыдно. Прости меня, пожалуйста.
Сесар взял ее за подбородок:
– Это я перевязал шланг твоего запасного баллона. Ты четко сделала все, как надо.
На обратном пути дайверы поддразнивали ее, но все согласились, что ей можно завтра пойти к Лос-Моррос.
– Pues, es brava[98], – сказал Рауль.
– Sн, – заулыбался Сесар. – Ella podrнa ir sola.
Она могла бы пойти одна. Наверно, он считает ее одной из тех американок, которые идут по жизни, как бульдозер, и умеют все. А я и правда все умею, подумала она, положив голову на борт лодки; и высокие волны унесли ее слезы. Зажмурилась, вспомнила про стихотворение, поняла, как его закончить: “И так вся кровь притекает / туда, где обретет тишину”.
* * *
Следующий день выдался ослепительно-ясный. Лос-Моррос – суровый каменный монолит далеко в море, еле различимый с берега. Остров, побелевший от гуано, головокружительно пульсирует, как живой: кишит миллионами птиц. “Ла Ида” бросила якорь поодаль, но свист и хлопанье крыльев, казавшиеся какими-то потусторонними, все равно перекрывали все прочие шумы – и плеск волн, и верещание самих птиц. Запах свежего помета и гуано вызывал тошноту, опьянял, словно эфир.
Долгое погружение. Пятьдесят футов, семьдесят пять футов, сто, сто двадцать. Как будто горы Колорадо переместили под воду. Утесы и ущелья, лощины и долины. Рыбы и растения, которых Элоиза никогда не видала, а те рыбы, которые ей уже знакомы, – здесь здоровенные, нахальные. Она прицелилась в гарлопу, промазала, снова прицелилась, попала куда надо. Гарлопа была такая большая, что Элоиза не смогла бы в одиночку, без помощи Хуана, посадить ее на кукан; трос под ее пальцами горел. Вокруг все торопливо заряжают и стреляют. Лоры, парго, медрегалы. Sangre. Она подстрелила меро и еще одну гарлопу, довольная тем, что погрузилась сама, – Сесара совсем не видно. И тут же испугалась, но заметила его вдалеке, устремилась в его сторону, спускаясь мимо зубчатых утесов. Он заработал ластами, дождался ее в сумраке, притянул к себе. Они обнялись, звякнув регуляторами. И тут она почувствовала, что его пенис вошел в нее; она обвила его тело ногами, и они завертелись и закачались в темной пучине. Когда он отодвинулся, его сперма всплыла между ними – похожа на чернила осьминога, только светлая. Потом, когда Элоиза думала об этом погружении, оно вспоминалось не так, как помнишь некого человека или половой акт, а словно бы как явление природы: несильное землетрясение, порыв ветра в летний день.
Увидев исполинского пинтильо, Сесар отдал ей связку рыбы, выстрелил, посадил пинтильо на кукан. Высоко над ними проплывал парго, и Сесар погнался за ним, а Элоиза – вслед, нагнала Сесара у входа в темную пещеру. Парго исчез. Сесар сделал ей знак: “Погоди”, удержал за руку в холодном мраке. Крупицы золотой пыли висят в мутно-лиловой толще. Голубая рыба-попугай. Безмолвие. А затем – они. Барракуды. Целая стая. Казалось, в море, кроме них, больше никого нет. Бесконечный поток, твари из подсознания, бессчетные сотни. В полумраке их юркие гладкие тела казались каплями расплавленного серебра. Сесар выстрелил, барракуды отпрянули и, теперь наподобие шариков ртути, мигом заново сбились в ком, испарились.
“Ла Ида” сидела в воде низко, вся мокрая от пены. Дайверы обессиленно раскинулись на кучах еще трепещущих рыбин. Бето поймал черепаху, мужчины распотрошили ее, вытащили яйца, стали их есть с лаймом и солью. Элоиза вначале отказалась – из принципа, ведь сезон охоты на черепах закрыт, но потом, с голоду, тоже поела черепашьих яиц. Баркас нарезал круги вокруг Лос-Моррос, снова и снова. Никто ничего не говорил; Элоиза поначалу не заметила, что Флако не всплыл, не почуяла никакого страха, пока не прошел самое малое час с того времени, когда Флако должен был объявиться. Даже когда солнце закатилось, никто не сказал, что Флако, должно быть, утонул, погиб. Наконец Сесар велел Мадалено править к берегу.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
