На десерт я ограничился одним желтым персиком, источавшим мед и аромат позднего лета.
На обратном пути я поболтал с пожилой дамой, отвечавшей за качество еды.
— Как называется это вкуснейшее блюдо из баклажан и перца? — спросил я.
— Капоната, — ответила она.
— Мне казалось, что в капонате обязательно должны быть томаты и сельдерей, а их не было, — возразил я.
— Нет, — покачала она головой. — Не обязательно, то моя капоната.
И тут я подумал о том, что сицилийские повара весьма вольно интерпретируют рецепты, имеющие хождение в континентальной Италии. Их секреты переходят от матери к дочери, и задача заключается в том, чтобы вносить и них как можно меньше изменений. Одни и те же рецепты воспроизводятся из сезона в сезон. Каждый повар монет вносить в них что-то свое, но они этого не признают. Он может сказать «da qui» (так здесь принято) или даже «nostro» (мы делаем так, так делает наша семья), но никогда — «da mio» (я так делаю). Похоже, сицилийцы готовы брать на себя личную ответственность за кухню, но иначе, чем остальные итальянцы.
* * *
Небольшой порт Оньони находится к северу от Катании и к югу от Ачи Трецца, деревни, которую Джованни liepra описал в своем знаменитом романе «Малаволья», посвященном семье рыбаков.
Было два часа ночи. В маленьком порту ни души. Кроме меня, здесь нашлась еще пара кошек, да три белые утки спали на замусоренной узкой береговой линии, спрятав головы под крылья. Территория внутри порта была загромождена судами всевозможных видов и размеров, от больших морских траулеров и настоящих плавучих дворцов, до маленьких весельных рыболовецких лодок, промышляющих вблизи берега. В просветах между ними виднелась черная вода. Падавший на нее уличный свет ложился в виде переплетения блестящих лент. Из находящегося поблизости дома донеслись голоса. В ответ залаяла невидимая собака. По дороге, идущей вдоль берега, промчалась случайная машина. Громко верещали цикады. Дул ветер, и было прохладно. Стоявшие на якоре лодки колыхались на воде, отчего поскрипывали якорные цепи.
Подъехал помятый «фиат-850», и из него вышел мужчина. Он поклонился мне.
— Синьор Урзи?
— No. Non sono Signer Urzi. (Нет, я не синьор Урзи.)
Мы молча стояли на небольшом расстоянии друг от друга. Он закурил сигарету. Спустя некоторое время подъехал еще один мужчина, а за ним — двое других. Их машины выглядели такими же помятыми, как и «фиат». Первый мужчина приветствовал их. Это были короткие рукопожатия, какими обычно обмениваются люди рано утром, и сразу наступило молчание, словно они исчерпали весь свой запас слов. Вскоре приятели незнакомца ушли, и мы вновь остались вдвоем.
Потом появился Кармело Урзи, маленький, похожий на гнома человечек, в свитере, шарфе и шерстяной остроконечной шапочке. Мне он напомнил бульдога. Возможно, потому, что у него широкое лицо и опущенные вниз уголки рта. Его глаза улыбались, а голос звучал приветливо.
— Да, — сказал он, — мы выйдем в море за анчоусами. Погода не очень подходящая, слишком ветрено, но это нам не помешает.
После короткой дискуссии он представил меня другому мужчине, которого звали Анджело. Они вытащили сети из машины и отнесли их в лодку. Она была длиною пять или шесть метров, со слегка изогнутыми концами. Рулевая рубка, вертикальная лачуга, находилась прямо в центре лодки. В оранжевом свете портовых ламп было невозможно определить ее цвет. Ее трудно назвать красивой, колоритной или фотогеничной, но это явно надежная рабочая посудина, много повидавшая на своем веку. На ее бортах налипла морская соль.
Двигатель начал подавать признаки жизни, и в воздухе запахло горючим. Анджело и синьор Урзи готовились к выходу в море: быстрыми, ловкими и уверенными движениями они сматывали веревки в бухты и проверяли узлы, связывающие сети для мелких анчоусов с сетями для более крупных, затягивая их как можно крепче, чтобы они выдержали нагрузку. Нейлоновые сети для ловли анчоусов были похожи на легкую, прозрачную ткань.
Синьор Урзи сказал, что для ловли анчоусов это плохой год. В прошлом году рыб плавало не переловишь, а вот и этом — нет. Анчоусов мало, да и те мелкие. Сейчас сезон уже заканчивается. Ветер тоже ни к чему. Погода влияет на то, где плавает рыба и на какой глубине. Глубина — это самое важное.
— Нынче осталось мало рыбаков, которые ловят анчоусы. В моей семье только один, мой племянник.
В три пятнадцать мы осторожно вошли в главный канал, и нас обступила темнота. Береговые огни остались позади. Над головой, в просветах между облаками, я видел звезды. Казалось, ветер немного стих. Свежий запах моря смешивался с резкими выхлопными газами. Поверхность воды поблескивала словно полированный лист черного пластика.
Синьор Урзи управлял лодкой, сидя в рулевой рубке. Анджело натянул непромокаемый оранжевый комбинезон и закурил. Пламя зажигалки на какое-то мгновение выхватило из темноты его лицо, и этот контраст света и тени напомнил мне картины Караваджо. В течение тысячелетий мужчины, жившие на этих берегах, занимались рыболовством. Запах дизельного топлива и пыхтенье двигателя — это единственное, что дала им цивилизация. И еще сигареты.
Мы прошли еще примерно три километра, и синьор Урзи приостановил вращение двигателя. Погруженная в темноту лодка начала рыскать. Море было абсолютно черного цвета. Я все еще мог видеть береговые огни, но впереди расстилалось открытое море и торжествовала кромешная тьма. Я совершенно не представлял себе, где мы находимся. Синьор Урзи сказал, что глубина здесь метров шестьдесят и, чтобы поймать анчоусов, нужно опустить сеть на самое дно.
Ухватившись за шест, торчащий из маркерного буя, он перевернул его набок и привязал к нему сеть, при этом стал виден мерцающий на шесте огонек, который быстро растаял в черноте. Анджело ловко и проворно травил сети. Фонарь, установленный над рулевой рубкой, освещал лодку фосфорно-желтым светом. Анджело работал с невероятной быстротой, останавливаясь время от времени для того, чтобы расправить складку в сети. Синьор Урзи сообщил, что в общей сложности у них почти полтора километра сетей и что они очень старые. Он смотрел в темноту и следил за направлением ветра. Никто из мужчин не разговаривал. Наша лодка все еще заметно рыскала.
— Обычно мы ставим сети ночью, — неожиданно произнес синьор Урзи. — Но иногда их можно ставить и днем. Все зависит от погоды. Погода подсказывает нам, когда и как перемещается рыба.
Было четыре пятнадцать, когда последний фрагмент сети соскользнул в воду. Анджело стравил остававшуюся веревку, привязал конец сети к другому маркерному бую с мигающим огоньком, и мы поплыли обратно в порт, сопровождаемые чайками, которые кружились прямо над лодкой и в темноте казались обрывками белой бумаги.
Тогда и выяснилось, что традиционный завтрак рыбака состоит из чашки кофе эспрессо и трубочки с кремом в круглосуточном кафе, посещаемом также и экипажами самолетов авиакомпании «Алиталия». Во время завтрака синьор Урзи настаивал на том, чтобы я обращался к нему по имени, данном ему при крещении — Кармело. После этого мы вернулись в порт, и я уснул прямо там и спал до тех пор, пока синьор Урзи не разбудил меня деликатно в семь часов, сказав, что пора ехать за уловом.
