Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
Сын Хаси, Александр Кушнер (1936) – один из крупнейших ныне живущих российских поэтов. Впервые я встретил Александра Кушнера в 2013-м. Я даже не знал о его существовании до знакомства с Леной. Кушнер говорит, что очень хорошо помнит Машу. У него также сложилось четкое представление о Машиной сильной натуре, ее таланте быстро разобраться в происходящем и уловить нюансы.
Со вторым ленинградским братом – Якобом, самым младшим, Мейер Токациер встречался в Ленинграде в 1959-м. Якоб побывал в Хельсинки в 1960-х.
Благодаря завязавшемуся общению Маша смогла съездить в Хельсинки летом 1961-го. В Центре документации последствий тоталитаризма в Риге в сохранившихся бумагах КГБ обнаружился документ, в соответствии с которым КГБ 15 июля 1961 года “оперативно допросило” Марию Абрамовну Юнгман. Относящихся к делу документов в архиве не сохранилось. По мнению архивиста, они либо уничтожены, либо перемещены в Москву. Причина допроса была ясна. Маша получила приглашение от хельсинкских родственников, и советские власти выдали ей разрешение на поездку в Хельсинки.
По мнению Лены, разрешение дали благодаря положению моего отца. Поскольку паромное сообщение с Таллином открылось только в 1965-м, после исторического визита президента Кекконена в Таллин и Тарту, Машин путь лежал из Риги в Ленинград и потом на ночном поезде в Хельсинки.
Очень хорошо помню тетю Машу. Мне было 15 лет, и, как учащийся немецкой школы, я говорил с ней по-немецки.
Моим родителям она привезла красивую китайскую статуэтку из слоновой кости. Я случайно заметил, что отец заплатил за нее; откуда бы еще взялась у советского гражданина валюта?
Маша провела в Хельсинки пару недель и жила у сестры моей матери Рико. Она также съездила в Турку повидаться с родственниками младшего брата матери, Якко. Сын Якко, мой кузен Гилель, музыкант, рассказывал, что тетя Маша была в восторге от маленького пианиста и обучила его нескольким ритмическим упражнениям.
Лена рассказывала, что Маша и Рико обсуждали возможность после окончания Леной школы в 1963 году заключить фиктивный брак между ней и сыном Рико Беном, родившимся в 1944-м. Тщательно все обдумав, Маша пришла к выводу, что этого делать не стоит. Во-первых, брак с иностранцем не обошелся бы без скандала. И во-вторых, у Маши была своя травма – она однажды уже разлучилась с семьей и не хотела повторения, не была готова расстаться с Леной. Бен о планах матери и Маши ничего не знал.
Поездка имела для Маши огромное значение, хотя сестры – моя мать и Рико – не встречавшиеся после ссоры 1937 года, расстроили ее тем, что ревновали ее друг к другу. По словам Лены, сестры ссорились из-за Маши “в лучших токациеровских традициях”. Сейчас этому остается лишь удивляться. С другой стороны, ссоры сестер были сущей мелочью, если вспомнить о том, что Маша жила на “кровавых землях” и выжила лишь благодаря собственным отваге и сообразительности.
Как я уже упоминал, отец еще раз побывал в Риге в 1963 году и снова встретился с семьей Юнгман. Не знаю и не могу понять, почему мама не поехала с ним, ведь они много путешествовали вместе. Помню, например, как мама ездила с отцом в Москву…
Лена в 1963 году поступила в Латвийский государственный университет на отделение французского языка, сдав все экзамены на “отлично”. Это была заслуга мадам Мари Нукша, вдовы латвийского посла во Франции, сосланного некогда в Сибирь, – Лена брала у нее частные уроки. В школе Лена также учила английский. Лена окончила университет в 1968-м лучшей студенткой курса, и ей полагался красный диплом. Однако вышло так, что красный диплом Лене получить не дали. В итоге Лене вручили синие корочки, “как у всех”. Причина была обычной: превышение квоты для евреев.
В соответствии с советской практикой выпускникам университета предлагали работу на выбор. Лене предложили либо должность учительницы, либо работу в “Интуристе”. Машину реакцию легко было предугадать: “Интурист” – детище КГБ, работа в нем – билет в один конец, поскольку из мира КГБ обратной дороги нет. И Лена получила назначение на три года учительницей французского языка в рижскую элитарную школу. Лене было бы интересно поработать в “Интуристе” и пообщаться с иностранцами, но слово матери считалось законом. Впрочем, все к лучшему – когда семья подала документы на выезд, работа в “Интуристе” создала бы еще большие проблемы.
Атмосфера в СССР к тому времени изменилась. Победа Израиля в Шестидневной войне в июне 1967-го воодушевила советских евреев. Латышские музыканты в оперном оркестре поздравляли Йозефа и высказывали искреннее восхищение израильской армией.
В то же время Шестидневная война и разгромное поражение союзников СССР стали причиной нового витка антисемитской пропаганды против “еврейско-сионистского фашизма”. Советский Союз прекратил дипломатические отношения с Израилем.
Пропагандистский залп порождал страх среди евреев. Однако укреплялось и еврейское самосознание. Синагоги были полны народу, образовывались подпольные кружки изучения иврита. Нынешний муж Лены (тогда басист Ленинградской филармонии) Евгений Шацкий тоже начал изучать иврит в таком кружке.
И возникла невиданная доселе ситуация. Десятки тысяч человек подавали заявления на выезд из СССР[285].
На настроения в Союзе повлияли также события в Польше: студенческие бунты в марте 1968-го, вызванный ими антисемитизм, и в итоге эмиграция польской еврейской интеллигенции в Израиль. Журнал “Молодая гвардия” требовал от советских властей последовать примеру Польши и “вычистить космополитический элемент”. Так в обиход из сталинских времен возвратилось определение евреев как “космополитов”, лишенных корней и патриотизма [286].
Вообще же изначально эмиграция из брежневского Советского Союза стала возможной только для инакомыслящих, или диссидентов. В пропагандистских материалах КГБ всячески подчеркивалось, что диссиденты не являются русскими. Такова была контратака чекистов. Относительно Андрея Сахарова это был намек на его жену еврейку Елену Боннер[287].
В семье Юнгман решение подавать документы на выезд созрело в 1969 году. Советский Союз бурлил. В 1970-м 11 рижских “отказников” – тех, кто получил отказ на выезд – захватили в Ленинграде самолет. В том же году 25 московских и рижских “отказников” проникли в приемную Верховного Совета и объявили голодовку. В Риге начался судебный процесс над диссидентами. На этот же период пришлось активное распространение самиздата.
Разрешению на выезд предшествовало получение приглашения. Его Маше прислала Рая, которая переехала с детьми в Израиль в 1966 году. Рая, освободившаяся из концлагеря Штуттхов в конце войны, страдала психическим заболеванием, и Маша во многом помогала ей, в том числе в получении разрешения на выезд. В 1966-м они вместе ездили в посольство Израиля в Москве, откуда привезли в качестве сувениров брелки и зажигалки со звездой Давида. В посольстве царила странная тишина, никто не говорил, все писали друг другу записки или пользовались специальными экранами, с которых можно было легко стереть текст.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
