Я спустился в типографию. Рабочие пожимали мне руку. Женщина-инженер махнула рукой, и машина заработала. И вдруг что-то затрещало, грохнуло и машина остановилась. Я был настолько взвинчен, что совершенно оцепенел. Старичок-наборщик ласково тронул меня за плечо:
– Одну минуточку потерпи еще, сынок.
И машина снова заработала, и первые экземпляры газеты один за другим стали падать к моим ногам.
– Завтра эта газета станет библиографической редкостью, – сказала женщина-инженер, протягивая мне охапку номеров.
Я расцеловался и с ней, и с рабочими. Мне казалось, что мы вместе написали эти стихи.
На следующий день все номера «Литературной газеты» были распроданы в киосках молниеносно. Уже в первый день я получил множество телеграмм от незнакомых мне людей. Они поздравляли меня от всего сердца. Но радовались не все.
Через несколько дней газета «Литература и жизнь» опубликовала стихи Алексея Маркова, написанные в ответ на «Бабий Яр», где я назывался пигмеем, забывшим про свой народ, а еще через три дня та же газета в обширной статье обвинила меня в том, что я попираю ленинскую интернациональную политику и возбуждаю вражду между народами. Обвинение чудовищнее и нелепее этого трудно было представить! И стихи А. Маркова, и статья вызвали огромную волну общественного возмущения. Я был завален письмами, идущими со всей страны.
Однажды утром ко мне пришли два молодых человека, роста примерно метр девяносто каждый, со значками «Мастер спорта» на пиджаках, и объяснили, что их прислала меня охранять комсомольская организация их института.
– Охранять? От кого? – удивился я.
Молодые люди смущенно пояснили мне, что, конечно, народ очень хорошо принял мое стихотворение, но у нас и сволочи тоже попадаются. Так они сопровождали меня, как тени, несколько дней. Я потом поближе познакомился с ними, и выяснилось, что они сами вовсе не являются большими знатоками поэзии. Комсомольская организация выделила их по принципу физической силы – один из них был боксером, второй – борцом. Это было немножко смешно, но в общем необыкновенно трогательно.
…Один студент в парижском кафе, далеко не лучший из внуков Французской революции, сказал мне:
– Я вообще за социализм… Но я хочу подождать, пока у вас появятся такие магазины, как наш «Галери де Лафайет». Тогда, может быть, и я буду бороться за социализм…
Ему, видите ли, подавай будущее на серебряном блюде, хорошо поджаренное, подрумяненное, да еще с веточкой укропа, торчащей изо рта, тогда он, может быть, поковыряет его вилочкой.
Мы делали будущее сами, отказывая себе в самом необходимом, мучаясь, ошибаясь, но делали сами.
И я горд, что я не наблюдатель, а участник в этой борьбе за будущее.
Феликс Медведев
Поправочка к «рукопожатию»…
Хочу поправить замечательного журналиста, исследователя жизни и быта Москвы и москвичей Льва Колодного. В книге Андрея Вознесенского «Дайте мне договорить!» он так комментирует встречу поэтов «на Масленицу в 2008 году»: «У меня собрались гости. Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко оказались за одним праздничным столом. И… пожали друг другу руки. Спустя тридцать лет. Точка. Все эти десятилетия длился их напряженный молчаливый диалог: кто – первый? И вот они встретились, посмотрели друг на друга – и у обоих появились слезы. Одному уже 75, другому – вот-вот стукнет. И оба они первые! И в каком-то смысле – последние».
Да, отношения Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко на протяжении почти всей их творческой жизни были далеко не безоблачными: они ссорились, их ссорили… Быть может, только в юности, в самом начале, то есть в пятидесятых годах, оба одинаково популярные, они были близки.
У Евгения Александровича есть стихотворение «Плач по брату», написанное в 1974 году. Помню, какое сильное впечатление произвело оно на меня при первом прочтении. Несмотря на посвящение известному геологу Владимиру Щукину, в сюжете этой стихотворной новеллы мне отчетливо видится аллюзия к «заклятой дружбе» двух знаменитых поэтов.
Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. 1970-е гг.
Вот эти стихи:
С кровью из клюва, тепел и липок,шеей мотая по краю ведра,в лодке качается гусь, будто слитокчуть черноватого серебра.Двое летели они вдоль Вилюя.Первый уложен был влет, а другой,низко летя, головою рискуя,кружит над лодкой, кричит над тайгой:«Сизый мой брат, появились мы в мире,громко свою скорлупу проломя,но по утрам тебя первым кормилимать и отец, а могли бы – меня.Сизый мой брат, ты был чуточку синий,небо похожестью дерзкой дразня.Я был темней, и любили гусынибольше – тебя, а могли бы – меня.Сизый мой брат, возвращаться не труся,мы улетали с тобой за моря,но обступали заморские гуси,первым – тебя, а могли бы – меня.Сизый мой брат, мы и биты и гнуты,вместе нас ливни хлестали хлестьмя,только сходила вода почему-толегче с тебя, а могла бы – с меня.Сизый мой брат, истрепали мы перья.Люди съедят нас двоих у огняне потому ль, что стремленье быть первымело тебя, пожирало меня?Сизый мой брат, мы клевались полжизни,братства, и крыльев, и душ не ценя.Разве нельзя было нам положиться:мне – на тебя, а тебе – на меня?Сизый мой брат, я прошу хоть дробины,зависть мою запоздало кляня,но в наказанье мне люди убилипервым – тебя, а могли бы – меня…»
Я не тщусь натягивать на себя тогу литературоведа-комментатора и не хочу трактовать строчки и образы, говорю лишь о своих личных ассоциациях.
Однажды, это было в 1975 году, я попытался проверить свое предположение. Мы встретились с Евгением Александровичем в ресторане Центрального дома журналистов, чтобы обсудить предстоящую поездку поэта на выступление в один из подмосковных городов. Так вышло, в этот вечер он никуда не спешил. После фирменного домжуровского «филе по-суворовски», экзотичных миног, ну и, конечно, бутылочки «Столичной», слово за слово, визави стал клевать мою журналистскую наживку. Рассказал о своей новой любви (в его жизни тогда появилась англичанка Джан, с которой у него складывались серьезные отношения), поднял болезненную для любого автора тему тиражей в издательстве «Советский писатель», где я работал, и вдруг неожиданно спросил: «Давно не виделся со своим Андрей Андреичем?».
Для меня этот вопрос не был неожиданным: Евтушенко знал о моем давнем знакомстве с Вознесенским, а я знал об их сложных, далеко не братских отношениях.
Я понял, что надо ловить момент, и ответил вопросом на вопрос: «А вы?».
