— Извините меня, мадам! — крикнул он через плечо. — Я вернусь позже.
Феликс помчался через улицу, лавируя между экипажами, не сводя глаз с девушки. Она оживлённо беседовала со своей дуэньей, он мог видеть, как двигаются её губы. Как она была прелестна! Её профиль был безупречен. На вид она казалась не старше девятнадцати лет. Но ведь девушки рано выходят замуж. Что, если у неё есть муж, какой-нибудь скучный, толстый франкфуртский бюргер? Эта мысль пронзила его с остротой раскалённой иглы, вонзающейся в обнажённую плоть.
В этот момент она вошла в сырную лавку. Феликс заметил, что тяжело дышит и его рука крепко сжимает золотую рукоятку трости. «Что со мной?» — спросил он самого себя почти вслух. Он не знал этого, знал только, что не должен потерять эту девушку. Он осторожно приблизился ко входу в магазин, заглядывая в тусклое помещение, из которого исходил острый запах сыра. Он не увидел её, и его охватила паника. Что, если там имелся другой выход, что, если она вышла, а он не заметил? Он кинулся внутрь.
Слава Богу, она стояла там, рассматривая различные куски сыра, со знанием дела ощупывая их корки и беседуя с хозяином. Нет, этот ещё незрелый... Этот слегка прогорклый... Какой разумной, какой добросовестной она была!.. Он не подозревал, что надо было так много знать, чтобы купить кусок сыра. Если бы она покупала сыр для него!.. Одна мысль об этом заставила его задрожать от восторга.
Торговец был любезен.
— Да, фрейлейн, вы правы, этот немного мягковат... Да, фрейлейн, этот самый лучший...
Хвала Господу, он называл её фрейлейн! Она не замужем...
Наконец фрейлейн, казалось, была удовлетворена. Она наблюдала за тем, как хозяин взвешивал кусок сыра на блестящих медных весах. Она наклонилась над прилавком, пока он записывал всё в свой гроссбух. Какой расчётливой, какой мудрой она была! Настоящая хозяйка, её никто не смог бы обмануть...
Затем с любезной улыбкой она покинула лавку в сопровождении служанки.
— Какой сыр вы хотите? — услышал Феликс.
Торговец смотрел на него, держа в руках нож.
— Этот. — Он наугад указал на один из кругов голландского сыра.
— Сколько?
Феликс уставился на торговца с непониманием. Откуда ему знать, он за всю жизнь не купил ни грамма сыра.
— Три фунта.
Продавец склонился над прилавком. Девушка была уже на углу улицы. Нужно было бежать. Он услышал за своей спиной голос хозяина лавки, увидел блеск лезвия ножа в его волосатой руке, но уже выскочил на улицу.
Девушка и её служанка свернули в переулок, затем в другой и наконец вышли на площадь Гёте[68], одну из тихих тенистых площадей, которые были характерной чертой Франкфурта. Она напомнила ему Беркли-сквер, провинциальную и буржуазную. Сохраняя дистанцию, Феликс шёл за незнакомками и видел, как они исчезли в одном из строгих и элегантных особняков, которые ограждали площадь со всех сторон. Приблизившись к двери, он заметил маленькую бронзовую табличку под колокольчиком. На ней было выгравировано: «Jeanrenaud»[69].
Это звучало по-французски и пробудило в его мозгу тысячи абсурдных фантазий. Должно быть, она внучка одного из французских эмигрантов, которые нашли убежище во Франкфурте во время революции. Над головой Феликса открылось окно на втором этаже, и в нём мелькнула его незнакомка. Она сняла шляпку, и он увидел, что она блондинка. Мгновенье она стояла неподвижно, затем удалилась в таинственную темноту комнаты.
Ему не приходило в голову, что он представляет собой довольно нелепое зрелище, стоя здесь и вперившись глазами в открытое окно. Ни за что на свете он не отошёл бы. Найдя скамейку, откуда был виден её дом, он сел на неё и приготовился ждать. Спустя несколько минут до него долетели звуки фортепьяно. Она музыкантша!.. Мгновенно в его лихорадочном мозгу родился рой фантастических мечтаний. Она музыкантша! Разве это не знак для него? Они вместе состарятся, проводя каждый день за клавиатурой по нескольку часов, играя в четыре руки все известные транскрипции для двух фортепьяно, бок о бок исследуя волшебное царство музыки...
Пока эти видения проплывали в его мозгу, его уши всё больше улавливали повторяющиеся ошибки, неверное педалирование, сбивчивый темп. Бедный Моцарт, что она делала с его менуэтом! Жесток жребий композитора: его музыка не ценится при жизни и искажается после смерти бесконечными поколениями спотыкающихся музыкантов-любителей. Музыка продолжала литься из окна. Моргая при каждой фальшивой ноте, он чувствовал, как рушится его мечта об игре в четыре руки. Он должен был с сожалением признать, что это очаровательное создание гораздо лучше выбирает сыр, чем играет на фортепьяно. Но, как ни странно, он получал истинное удовольствие от этого наблюдения. С обезоруживающей нелогичностью ума, поражённого любовью, он сразу же обратил этот недостаток в достоинство. Да, он рад, что она не пианистка! Кому нужна жена-музыкантша? Что может быть невыносимее двух музыкантов в одной семье? Мария была певицей, а что она сделала с их любовью? Нет, с него хватит женщин-музыкантш. Он хочет нежную, любящую хозяйку дома, вот и всё. Художнику нужна хранительница домашнего очага, а не конкурентка.
С последним фальшивым аккордом менуэт резко оборвался. Эта пауза была для него одновременно и облегчением и мучением. Теперь, когда она больше не сидела у фортепьяно, он не знал, где она может быть. Ну что ж, по крайней мере, они близко друг от друга, дышат одним франкфуртским воздухом, их ласкает тот же приятный ветерок. Хотя она не подозревала о его существовании, это протягивало между ними тоненькую ниточку. Они были современниками, более того — соседями. Это почти что друзья, не так ли?
Чтобы убить время, поскольку он, естественно, не собирался уходить, он начал изучать фасад дома. Здание было элегантно и строго, с непреодолимым налётом эклектики. Феликс старался представить себе его интерьер, когда почувствовал, что рядом с ним стоит человек, и понял, что это полицейский.
— Я давно наблюдаю за вами, — объявил полицейский, — и мне ясно, что вы в этом городе чужой. Вы уже давно сидите на скамейке.
— Франкфурт — свободный город. Разве есть закон, запрещающий сидеть на общественной скамейке?
Полицейский дёрнул себя за пышный ус, обдумывая следующий вопрос:
— Почему вы смотрите на этот дом?
— Потому что он стоит передо мной.
Ответ возмутил полицейского, чьё лицо приобрело малиновый оттенок. Голубые вены на его носу картошкой обозначились резко, как реки на карте.
