Правда и то, что теперь, когда они работали с Настей, он мог ненадолго уехать из города почти без ущерба для дела. Ночевать в одиночку в лавке или в коморке при станции, торчать в вокзальном ресторане она не могла. Девушке из «приличной семьи» так поступать не следовало. Но время прохода эшелонов и даже примерное число вагонов в них ей удавалось отмечать по шуму поездов, даже не выходя из дому, коротая ночь над вязанием или шитьем. Если процент таких составов оказывался не очень большим, это не портило сводок.
В Ростов надо было ехать в черном костюме, в шубе, в лакированных ботинках. Одеваясь, Леонтий заметил, что кто-то заглянул с улицы в окно его комнаты. Леонтий в это время застегивал крахмальный воротничок. Руки его невольно дрогнули, но он справился с испугом и, продолжая стоять перед зеркалом, боковым зрением настороженно приглядывался к окну.
Тот прошел еще раз, и Леонтий узнал: Афанасий!
«Ах так… И ты здесь сегодня…»
В соседней комнате собрались старики. Оттуда доносился голос Артамона Елисеевича:
— Когда государя-императора свергли, многие так думали: «Царя нема, значит и бога нема. При боге-то как можно царя скинуть? Он же божий помазанник!». А все это нам испытание. Господь и сына своего не пожалел, чтобы людям знак подать.
Леонтий заглянул к старикам:
— Батя! Там Афанасий Гаврилов прошел улицей, кликните его!
И, вернувшись в комнату, он огляделся: все ли солидно? Комод, кровать с покрывалом, иконы в углу, серебряная папиросница на столе, костюмы, рубашки и шляпы в шкафу с распахнутыми дверцами — комната богатого холостяка!
— Извини, что я тебя через отца позвал, — начал он, когда Афанасий вошел. — Я в Ростов по делам еду (он решил это не скрывать), а ты мне нужен. Вдруг вижу — гуляешь!
— Когда мне гулять, — ответил Афанасий недовольным голосом. — Нашему брату, рабочему, не то что тебе — когда захотел, тогда и закрыл лавочку. Про старуху надо сказать, — прибавил он тихо. — Еще четыре сотни требуют. А то из лазарета попрут. Я свои дал. Расходы пополам, так мне от тебя две «катериненки» теперь положено. Уж ты их либо мне сейчас верни, либо расписочку напиши. А вообще-то я думаю: не отступиться ли? Выходит, только траты одни.
«Проверяет, на чем моя заинтересованность в этом деле держится? Если и теперь буду помогать, станут копать… И еще образец почерка захотели получить… А, может, вымогает только. Это было бы лучше всего».
Он пожал плечами, вынул бумажник, отсчитал четыре «катериненки», протянул Афанасию:
— Ну что же? Отступаться, так отступаться. Жаль, что не выгорело. Могли б заработать. И не скули: я все эти четыреста на себя возьму.
Расчет был простым: получив деньги, Афанасий жизнь Анны Полтавченко сохранит хотя бы для того, чтобы и еще поживиться.
— Упорная очень, — проговорил Афанасий. — Слова не вытянешь. На каждом допросе водой отливают. Сердце плохое у нее.
— Ты что же, сам и вытягиваешь? — несколько мгновений Леонтий молчал, решая, как вести себя дальше. — Да я и знать этого не хочу! Мое дело — барыш.
Афанасий не ответил. Это был плохой признак.
— Дочка не возвратилась?
— Нет, — с готовностью ответил Афанасий. — Я слежу. Кто-нибудь же за деньгами придет! Тут мы его и накроем.
«А что, если для этого ее и не расстреливают? Чтобы потом как приманку выпустить? Может, он и взяток никаких не давал?» — подумал Леонтий и спросил только для того, чтобы скрыть беспокойство, ибо не сомневался в ответе Афанасия и, следовательно, вопрос был бесполезным:
— Кого ты вмешал? С кем ты его накроешь?
— Один буду. Один. Ну ты еще… Один я. Истинный бог!
«Какая же гадина, — подумал Леонтий. — Как бы ты меня не переиграл».
Он покачал головой.
— Хорошая собака, Афанасий, не только брешет. Она и зубами рвет… Дела не вижу.
— Дочка ее, — продолжал Афанасий, явно переводя разговор на другую тему, — в Совдепию будто ушла.
— Так она и уйдет от денег, — проворчал Леонтий.
Он вдруг представил себе Советскую страну солнечным сияющим краем, украшенным красными флагами, и там, среди веселых, радостных, красивых людей живет в счастии она, Мария Полтавченко — гордая, черноокая, добрая. Пусть будет ей всегда хорошо!
* * *
Это вообще был день внезапных встреч. На станции, у входа в зал для пассажиров первого и второго классов, он столкнулся с Фотием Фомичом Варенцовым. На полу зала, на мягких диванах, на скамьях и под ними вповалку лежали женщины, дети, мужчины; громоздились горы чемоданов, баулов, корзин, тюков. Леонтий хотел пройти через этот зал на перрон, но вход загораживала грузная фигура в шубе и меховой шапке.
Леонтий попросил разрешения пройти. Тот оглянулся. Был это Фотий Фомич Варенцов! Смотрел он тяжелым и усталым взглядом. И даже когда глаза их встретились, выражение его лица не изменилось.
— Бегут, — он кивнул в зал, но прохода не освободил.
У самых дверей бледная, очень красивая женщина кормила с блюдца манной кашей девочку лет пяти.
— Эти с Сулина, — он указал на женщину. — Та вон — шахтовладельца Пухова мать с Чухновки, — он водил рукой по залу, — те — с Лихой… Пятьдесят верст… сорок пять верст… тридцать пять… Полная география фронта! И никаких тебе шпионов посылать не нужно.
Леонтий молчал. Фотий Фомич всегда хорошо относился к нему. И всегда вызывал уважение. Леонтий терялся перед ним, как перед отцом.
За их спинами от удара ногой распахнулась дверь ресторана. Офицер в черкеске, выхватив шашку, кричал на обступивших его официантов:
— Р-разойдись! Я вас сейчас, тор-ргашей!..
— Так вы же кабинет просите, — кричал так же громко хозяин ресторана, рассчитывая привлечь внимание патруля, — а кабинета свободного нет, и вам на поезд пора.
Проход на перрон через ресторан, таким образом, тоже оказывался закрыт.
Фотий Фомич равнодушно отвернулся, снова указал на людей в зале ожидания.
— Все бегут, а ты чего? — спросил он.
— Вы моих дел не знаете, — холодно ответил Леонтий: замечание Фотия Фомича о шпионах встревожило его. — Может, и я собираюсь.
— Это верно. Дел твоих мы не знаем.
«Намек? Может, он для того здесь, чтобы меня задержать? Помочь узнать? Но зачем же сегодня? Почему сейчас! Когда сводка при мне!»
К офицеру с шашкой подошел патруль. Тот что-то начал негромко говорить ему.
«А патруль за мной? И вся сцена с офицером — для меня. Афанасий же заходил узнать, где я буду, чтобы брать не дома, как бы в случайном скандале…»
— За границу уедешь?
— Может и так.
— Чего тебе удирать? Ты и здесь устоишь. Шея какая!.. Ты большевик, наверно?
