– Я думаю, – продолжила Соланж, – его еще можно спасти.
– Соланж, он в руках у гестапо, – осторожно заметил Венсан.
– Мы не в Германии, не в Берлине, а во французском Орийаке. У них здесь нет таких надежных тюрем.
– Соланж… – Венсан хотел было остановить ее, но Ева мягко положила ладонь на его руку, и он замолчал.
Им всем нужно было сейчас надеяться. А больше всех именно Соланж.
– Эдмон вырвался из лап полиции, а не солдат СС.
– Но он был один, Венсан, – решительно произнесла Соланж. – А у Сесара есть мы.
Она смотрела ему в глаза. Венсан хотел было резко ответить «нет», но внутри что-то взбунтовалось этому холодному и циничному ответу.
– Хорошо, – Венсан вынужден был сдаться. – Мы попробуем.
II
Узнать, где держали Сесара, не представлялось возможным. Не могла же Ева спросить об этом напрямую у немцев. Венсан тоже оказался бессилен. Можно было лишь строить догадки, чем они и занимались.
С каждым днем этот туманный, безумный план начинал казаться Венсану все абсурднее и абсурднее.
Он не верил. Ни в успех. Ни даже в то, что Сесар был жив. Просто чувствовал молчаливое давление со стороны Ксавье и Соланж.
Ева же была лишена страха, но если она не боялась, то и он не имел права бояться. Вот только никто из них не догадывался, что им уже начинали наступать на пятки.
Тарельман бросил на стол перед Беерхгофом сложенный лист бумаги.
– Что это? – Эрвин стянул перчатки и, отбросив их, взял бумажку в руки.
– Информация об этом человеке, испанце.
– Интересно, – Беерхгоф опустился в кресло, развернул записку. – Сесар Моралес, родом из Мадрида… воевал за Народный Фронт… накануне взятия Мадрида войсками Франко сбежал во Францию, вступил в Иностранный легион… – он отложил бумажку на стол. – Надо проверить все связи, которые у него были. Наша основная задача сейчас – выявить остальных членов ячейки и уничтожить.
* * *
– Евреев отправляют в концентрационные лагеря… всех, – Ева почти до боли сжала руки и прикрыла глаза, – даже детей.
Венсан налил стакан воды и поставил перед ней. Сам он не садился.
– Венсан, пожалуйста, ну, скажи что-нибудь. Не молчи… Ты же говорил про свои связи. Ты же утверждал, что у тебя есть определенные каналы… и что ты с немцами на короткой ноге.
– Ева… – его голос звучал слегка раздраженно, но очень мягко.
– Сядь. Посмотри мне в глаза.
Венсан остановился. Он еще минут пять стоял за ее спиной. Затем опустился напротив. А она дотянулась до него, взяла его руку в свои ладони и заговорила с ним совсем тихо:
– Венсан, ты ничего не можешь сделать, ведь так?
Он сжал ее руку нежно и крепко.
– Ева, я бы очень хотел помочь, но я не знаю, как…
Ее рука в его руке не дрогнула, а взгляд никак не изменился. Ее пальцы были холодные и бесчувственные, как и ее глаза. Она молчала. А потом вдруг отняла свою руку, быстро, но не резко встала и вышла.
* * *
Ева стала еще чаще посещать еврейский квартал, словно стремилась узнать своих детей. Не приблизиться к ним, не отдать им свою ласку и заботу. Она не умела быть матерью и не пыталась этому научиться. Было поздно. Было сложно. Было страшно.
Но узнать их ей очень хотелось. И очень не хотелось потерять.
Соланж пару раз ходила с ней. Ева не просила об этом, ее тяготило присутствие кого-то еще, но это оказалось нужно самой Соланж.
Когда евреев начали отправлять в лагеря в Германию, они провожали каждый поезд, каждый вагон. Вместе с толпой несчастных людей, деливших общее горе и проливающих одно на всех море слез.
Ни Ева, ни Соланж не плакали, но у обеих что-то сжималось внутри от чудовищности происходящего. И для обеих в этой катастрофе мира была частичка чего-то личного.
Однажды в длинной череде чужих незнакомых лиц Соланж показалось, что она увидела знакомое лицо. С каждой секундой, вглядываясь острее и ближе, Соланж убеждалась, что не ошиблась.
– Мирта! – крикнула она через толпу. – Мирта!
Среди толпы медленно идущих по улице узников она узнала сестру Айзека.
– Как Айзек? Он жив? – громко крикнула Соланж сквозь шум толпы.
Но Мирта не обернулась, так и не услышав вопроса девушки или не простив ее за сломанную жизнь брата.
* * *
– Кто такой Айзек?
Они возвращались по опустевшим улицам, продуваемым леденящим ветром, который хлестал в спину и поднимал с земли бурую пыль. Соланж шла медленно, опустив взгляд, а Ева подстраивалась под нее.
– Айзек был моим… – Соланж замолчала, ей трудно было подобрать слово.
Другом – слишком слабо и неверно.
Женихом, которого она бросила?
Любовником? Между ними едва ли был роман, только короткая связь длиною в одну ночь…
Любимым? Теперь она знала уже, что юное, пылкое, не оформившееся до конца чувство не было любовью.
– Моим прошлым, – наконец ответила она.
Ева кивнула понимающе. Ошибкой молодости…
Дальше они шли молча.
* * *
Как только Ева услышала про потасовку в еврейском квартале, не задумываясь ни на секунду, она устремилась туда.
Сердце щемило, кололо какими-то маленькими иголочками. Это было беспокойство, страх. Страх потерять что-то, чего у нее никогда не было.
Уже на подходе она различила какие-то шумы, крики, а выйдя из-за угла здания, едва не впала в оцепенение. Творилось невообразимое. Было много солдат. Стояли автобусы с решетками на окнах. Туда загоняли людей: мужчин, женщин, детей. Всех без разбора. Тех, кто сопротивлялся, жестоко били. Прикладом по голове. И тоже без разбора.
У нее перехватило дыхание, в горле встал ком. Она силилась прогнать все эти неприятные чувства, но не могла. Не получалось. Ее охватило чудовищное волнение, непонятное, неосязаемое и совершенно незнакомое.
Скрываясь за стенами домов, слыша, как собственное сердце перебивает звуки всего остального вокруг, она бросилась дальше, к дому той женщины, что приютила ее детей. И совсем не понимала, найдет ли там кого-то.
– Стой! Не уйдешь!
Чьи-то голоса, детские шаги, следом тяжелые, взрослые. Выстрел. Одинокий, короткий, молниеносный.
Кто-то упал. Голоса и шаги смолкли. Минуты вдруг разлившейся тишины показались вечностью. Вечностью страха, вечностью какого-то сурового предчувствия.
