Я постучал.
Мне пришлось ждать довольно долго, прежде чем я услышал неровные, нерешительные шаги, а потом дверь открылась со скрежетом, со скрипом. Я увидел скульптора, увидел таким, каким ею описывал Али, только еще более грязным, может быть, и более маленьким, издававшим зловонный запах, вызывающий рвоту. Но сомнений не было, тот самый человек… и без сомнения тронутый, свихнувшийся.
Я представился и сказал:
— Я приехал посмотреть на скульптуры.
— Убирайтесь к черту отсюда, — зарычал он. — Они не продаются.
Лицо ею свело судорогой, оно исказилось ненавистью. Он вытащил ружье и, вскинув его, направил прямо на меня.
Я ждал этого, а посему разработал свою стратегию действий. Я поднял руку и успокаивающим жестом заверил его, улыбаясь:
— Конечно, они не продаются, но ведь это произведения искусства, выполненные гением… и невозможно даже позволить себе устраивать тут торговлю или предлагать что бы то ни было за такие шедевры, которым нет цены.
Эта болтовня была несколько банальна, избита, затаскана, более того, шита белыми нитками. Но оказалась желанной; и это сбило его с толку. Я увидел, как ненависть уступила место неуверенности. Он склонил голову набок и спросил:
— Вы хотите сказать… что вы… что не будете пытаться отобрать их у меня?
— Нет, — солгал я. — Я слышал об их потрясающей красоте, об их абсолютном совершенстве, и я приехал издалека, очень издалека, чтобы поклониться человеку, который сумел сотворить такое.
И эту болтовню ни один нормальный человек не принял бы всерьез, даже за истинную правду, но старик — немного как животное — не столько слушал сами мои слова, сколько модуляции моего голоса.
Еще какое-то время он рассматривал мое лицо, а потом медленно опустил ружье. По его обеим щекам, по обеим сторонам его орлиного носа потекли слезы.
— Все, кто видел их, моих прелестных, моих самых прекрасных, все они хотели их у меня купить или украсть.
Он трогательно смотрел на меня, с некоторой растерянностью и смутной надеждой: ну прямо Диоген, очень усталый, доведенный до изнеможения, изнуренный, желающий отдохнуть, Преодолевая отвращение, не обращая внимания на зловонный запах ею никогда не стиранной одежды, я обнял его за плечи:
— Они поистине так прекрасны, как рассказывают?
И вот теперь старик настойчиво желал мне их показать, торопился, чтобы я поскорее их увидел. Мы прошли по птичьему двору. Он бежал впереди, высоко держа в руке закрытую керосиновую лампу, рассчитанную на такую погоду. Странные тени гримасничали, плясали и подпрыгивали за нашими спинами. Подойдя к курятнику, на двери которого висели два замка, он обернулся.
— Постойте здесь, подождите, — сказал он. Ночью освещение должно быть очень точно дозировано, знаете ли.
"Да, — сказал я себе, — вот истинный знаток, вот тот, кто точно знает, что следует делать, чтобы произведение искусства было безупречно представлено, высвечено". Я слышал, как он нам возился, ходил туда и обратно среди протестующих кур и цыплят, изгнанных с насеста. Потом он позвал меня почти застенчивым голосом:
— Входите.
Струящийся свет ласкал статуи, нежно и осторожно касаясь контуров. И вдруг, как будто против воли, я перестал дышать (у меня перехватило дыхание), буквально охваченный и парализованный этой чувственной силой, ужасающе ощутимой, которая исходила от этих статуй. У меня было впечатление, словно стальная сила сковала все мои внутренности. За все годы моей жизни коллекционера, ничего подобного со мной не случалось. Конечно, от приобретения к приобретению я стремился к этому моменту. Ничего подобного в моей жизни не было, когда бы красота обладала такой силой попадания в цель, когда бы реализм чувственного восприятия обладал такой колдовской силой, был таким чарующим, и отныне ничто уже никогда больше не смогло бы сравниться с тем, что я видел.
Постарайтесь понять то, что я чувствовал, пережил в данной ситуации. С самого отрочества, юности, когда я был молодым человеком, и в том возрасте некоторые стороны эротики, неожиданно чарующие, поражают ваше воображение больше всего на свете, захватывают вас; так вот, ничто не могло произвести на меня за всю жизнь большего эмоционального эффекта, чем эти статуи. Желание сдавило мне горло, сердце мое билось как сумасшедшее, все мои внутренности буквально свело. Я не могу вам сказать, сколько я простоял так остолбенело, не двигаясь, захваченный этой красотой, но в конце концов мне удалось овладеть собой и сосредоточить внимание на предмете моего приезда.
Я бы продал душу, отдал бы миллионы, чтобы только обладать этими скульптурами. Я испытывал жалость к их создателю, потому как я бы, ни минуты не колеблясь, я это знал, убил бы его, если бы он очень оказался настойчивым.
К разговору я приступил не спеша, осторожно, но со все большей и большей настойчивостью. Постепенными бросками я проникал все дальше в джунгли, джунгли мрачные и плутающие этого параноического разума. Вот уже около часа я возвращался к одной и той же теме, вбивал все тот же гвоздь, а именно: что там, в тени, постоянно бродят какие-то люди, которые хотят у него похитить его скульптуры. И наконец он сдался. Я увидел, как он плакал, плакал настоящими слезами, как ребенок, а глаза увеличивались от малейшего страха. Он был готов. Наступил момент решительного удара. Поджав губы, я принял вдохновенный вид, как если бы вдруг только что обнаружил решение, и сказал:
— Конечно, если бы вы находились не здесь… и если бы скульптуры тоже были не здесь. Если бы они находились в надежном месте, в тайном укрытии… да еще под вашей защитой.
Он аж подскочил:
— Да! Да! Именно так. Я их спрячу!
Я покачал головой.
— Нет… "Они" выследят вас. Но если бы я мог вам помочь найти надежное место. Далеко, очень далеко отсюда. Может быть, в Нью-Йорке…
Скульптор упал на колени; и вот он уже цеплялся умоляюще за мои брюки.
— Прошу вас… прошу вас, помогите мне! Скажите, куда я должен уехать?
— Хорошо, — сказал я тоном человека, который стремится к благородным жестам, стремится доказать свое бескорыстие. — Я приму меры для того, чтобы смогли их отправить в закрытый музей.
При слове "музей" его зрачки слегка сузились, он начал моргать, а я поспешил добавить:
— Но при этом необходимо, чтобы вы охраняли их денно и нощно, поскольку мы их поместим под вашу ответственность.
Фраза возымела действие и рассеяла те сомнения, которые еще были у старика.
Мы обсуждали те меры, которые необходимо было предпринять, и перешли к подготовке. Все было закончено как только начал заниматься рассвет. Уже пели петухи, когда мы начали осторожно грузить скульптуры в старый грузовичок, принадлежащий ферме, который служил для всего и почти пришедший в негодность. Он должен был довезти их до Нью-Йорка, тронуться немедленно, чтобы добраться до меня за тридцать шесть часов. Эти полтора суток должны были бы мне показаться вечностью; единственное, что бы меня успокоило — это возможность перевезти их самому, что было совершенно невозможно из-за болезненной подозрительности старика, каждую минуту готового опомниться.
