— Сделаем!
— Но я не Крез. — Денисов дотронулся до кармана.
— Знаю. Пошли…
— Минуту. — Денисов снял шарф, просунул под куртку, туго стянул на ребрах.
Старик уже несколько лет жил ночною тревожною жизнью постовых, все понимал без слов.
— Эх, моя милиция!.. Родной ты мой…
Очередь заволновалась, увидев рядом с диспетчером постороннего.
— В Посады есть кто? — спросил диспетчер. — Что же, никого?
Мордастый сержант, дежуривший по площади, тоже подошел. Узнав, в чем дело, проявил активность.
— Сейчас уедешь.
Вернулся он минут через десять, позади него тоскливо тянулся таксист в заломленной фуражке, короткой куртке на меху.
— Отвезешь его, — приказал ему сержант.
— Круто берешь, начальник, — таксист противился только для видимости.
— Еще легко отделался! Ходит по залам, клиентуру подбирает… Отвезешь инспектора на оперативное задание!
— Далеко? — спросил таксист у Денисова.
— В Посад.
У Денисова наконец появилась возможность проанализировать последние события.
«Итак, Верховский звонил в медкомнату. Он же приехал в больницу… — Теперь становилась понятной поездка Момота, Ольги Горяиновой, Бабичева и Верховского в район Михнева, когда Денисов встретился с ними в электричке. — Они искали Анкудинову в близлежащих больницах, расположенных вдоль железнодорожного полотна… Только потом вспомнили о медкомнате вокзала…»
Таксист выбрал кратчайший из маршрутов: через Дубниковку на набережные, где в этот час движение почти отсутствовало.
Какое предложение Верховский сделал Горяинову Николаю? В том, что именно Верховский звонил в магазин «Мясо» и просил о срочной встрече, Денисов не сомневался, сопоставив рассказ его сынишки с фактами, которыми он располагал сам.
Денисов вспомнил странную реплику, услышанную в квартире Бабичева. Подростки тогда смеялись:
«Один идет с тросточкой и сбивает шляпы со всех встречных справа и слева. А второй идет сзади и лепит каждому червонец на лоб: „Купи себе новую!“ Мясо сбивает, а Володя лепит!»
«Мясом» они, безусловно, называли Николая Горяинова…» — на этом мысль Денисова снова запнулась.
Шофер гнал пустыми набережными, будто скрывался от погони, не сбросив скорости, выехал на шоссе. У одного из постов ГАИ их остановили.
Подошедший молоденький сержант поздоровался, показал таксисту на мужчину и женщину у обочины.
— Подбрось по пути… Новый инспектор ГАИ едет, назначение получил, а это наш бухгалтер. Им недалеко.
— Ну, вечерок, — сказал таксист. — Садитесь. С назначением, товарищ начальник.
Вскоре попутчики вышли.
— Вон и Посад! — показал таксист. — Куда здесь?
— В больницу.
— Заболел? — впервые за дорогу Денисов почувствовал интерес к себе шофера. — Так бы и сказал!
Он остановил такси у калитки длинного каменного забора.
Здание больницы оказалось основательным, старым. У входа перед приемным покоем горел фонарь. Большая железная урна казалась чугунным геральдическим львом. С аллеи вспорхнул пятнистый нездоровый больничный голубь.
Шансов на то, что план его увенчается успехом, у Денисова было совсем мало.
«Посмотрим…» — вздохнул он.
Денисов поднялся по щербатым ступеням, словно выложенным белым туфом. В приемном покое было пусто. Мимо висевших на стене «Правил» Денисов прошел дальше, открыл дверь в кабинет. И здесь ни души. Оставалось ждать или идти наверх, в отделение.
Осторожно, боясь причинить себе боль, Денисов достал блокнот, открыл первую попавшуюся страницу, начал читать все подряд:
«Ты сказала: „Наверное, все-таки не люблю. Привычка…“ Я закрыл лицо. Это было под навесом в детском саду… Спросила: „Тебе важно услышать это слово?!“ — „Я завишу от слов…“
«Чтобы миллионы людей спокойно любили друг друга, нужно, чтобы тысячи любили до исступления, а десятки чтобы жертвовали всем…»
Хлопнула дверь. Денисов оглянулся.
Перед ним стоял полковник Бахметьев в осеннем пальто, промерзший, и чистым платком отирал глаз.
— Удивляешься? Чуть-чуть, и я бы тебя на стоянке такси перехватил…
— Диспетчер сказал? — спросил Денисов.
— Он самый… Поехали домой!
Бахметьев ни словом не обмолвился о звонке в медкомнату, о доставлении Верховского в милицию, его допросе. Будто Денисов знал, что эта версия ложная, как и все предыдущие.
— …Сдам тебя Лине с рук на руки, пусть лечит. Отдышишься, придешь в себя…
Денисов дернулся.
— Болит? — забеспокоился Бахметьев. — Тогда подождем уезжать… Пусть все-таки хирург посмотрит.
Вошел врач — полный, с кавказскими усами, в широком халате. Он удивленно взглянул на Бахметьева.
— Опять?! Что случилось, дорогой?
— С ним. — Бахметьев кивнул на Денисова. — Упал… с крыльца.
— Покажи!
Денисов скинул куртку, пиджак, осторожно развязал шарф.
— Ну и крыльцо! Высо-о-окое!
— Закурить можно? — Бахметьев сел к окну, под форточкой.
— Закури, дорогой…
Хирург несильно, холодными подушечками пальцев надавливал на тело, следил за выражением денисовского лица.
— Больно? А здесь… Кем работаешь? — Он отошел к умывальнику.
Тугая струя прокатилась по раковине,
— Инспектор он, — ответил за Денисова Бахметьев. — Инспектор уголовного розыска.
— Что скажу, дорогой? Посмотреть надо. Утром рентген сделаем.
— Ребра целы? — спросил Бахметьев.
— Думаю целы. Там увидим.
— Положите меня в палату усиленной терапии, к Горяинову… — сказал Денисов. — Такой случай. Нельзя упустить…
Хирург нахмурился, что-то поискал на столе. Оказалось, клей. Переставил пузырек ближе к настольной лампе.
— Нельзя, дорогой.
— Почему?
— Плохо ему пока…
— Так ведь я выписывать его не прошу… Только лежать рядом.
— Разговаривать будешь. — Хирург посмотрел на Бахметьева, но тот отвел глаза, не желая вмешиваться.
— А если я слово даю? — Денисов снова стянул себя шарфом.
— Слово? — Хирург внимательно взглянул на него. — Если слово, можно, дорогой!..
Бахметьев у окна закашлялся.
— Как мыслишь? Если у Горяинова не туда пойдет с выздоровлением?! Родители узнают, что ты лежал с ним в палате!.. Ничего?
