Вранье! Это ты, Роло, ничего не понял. Все было наоборот. Товия должен был подать руку ангелу. Должен был его вести. Терпеливо. Годами. Спустить с высот на землю. Вывести в люди.
Не вывел. Увильнул. Нес всякую чепуху:
Мир болен отсутствием любви, clieri. Нам она повстречалась. Это чудо. Я люблю тебя больше жизни, Эдмон. Я пойду за тобой повсюду. Ты ведь знаешь об этом, верно?
Вранье, соглашался я. Опускал глаза. Прикусывал язык. Я боялся твоей любви. Этой стихии. Хотел покоя. Нуждался в опеке. Жаждал заботы.
Мир не болен отсутствием любви. О нет! Мир смертельно болен отсутствием доброты. Стойкости. Ответственности.
Я представлял чудо так: хорошо обеспеченный Товия средних лет приголубит ангела без документов и денег. Усыновит.
Товия! Я умолял взглядом. Товия! Не сходи от меня с ума! Безумия в ангеле хватит на двоих. С твоим ему уже не справиться. Товия! Помоги мне побороть моего Люцифера. Защити меня от него. Не люби его!
Не люби позера-паразита-нарцисса-сноба-гермафродита-параноика.
Люби меня! Тяжко больного беглеца. Бездомного пса.
Не ломай себе голову. Не придумывай. Не возбуждайся моей красотой.
Веди меня. Медленно. К здоровью. Веди!
Не повел Товия ангела.
Врач поглядывает. Машет рукой. Радуется. Тому, что я не таращусь в потолок. Тому, что устанавливаю контакт с миром.
А это дымовая завеса. Ангел пал. Утратил душу. По твоей вине.
Знаешь, когда? Тогда. Мы сидели у окна. В твоем любимом кафе. Снежок припорашивал бронзового льва. Мне казалось, что я снова ползу по минному полю. В висках грохотали колеса поезда. Пищали крысы. Стучал пневматический молот.
Я подумал: двум смертям не бывать. Скажу Ролану. У него столько знакомых психиатров.
Роло, шепнул я.
Что, Эдмон, cheri? Я знаю, о чем ты думаешь. Твою диссертацию утвердили. Тебе надо взяться за работу.
Работать? Сейчас? Я замер от ужаса. Ты принял молчание за согласие. Разминулись наши волны на море. Товия все верещал:
Придется нам отказаться от зимних каникул в этом году, Эдмон, cheri. Замечательно, что ты бросил живопись. Она бы помешала исследовательской работе. Я вижу в тебе выдающийся лингвистический талант. Его нельзя, ни в коем случае нельзя зарывать в землю. Ты просто создан для анализа символики пола и рода. Ведь это так интересно, верно? Мои знания и опыт к твоим услугам. Но я ставлю на твою интуицию. Психическую беглость. Внутреннюю полифонию. Ты начнешь с самоанализа, правда? Исследуешь процесс совершающихся в тебе метаморфоз. Фрагменты диссертации будут твоим вкладом в нашу «Эротоэнциклопедию». Что ты на это скажешь?
Ничего. Язык прилип к гортани.
Пора покончить со скромностью, Эдмон, cheri. Мы подадим на аспирантскую стипендию в Гуманитарном институте при Нью-Йоркском университете. А может, ты бы предпочел что-нибудь на юге Штатов? Национальный центр исследований человека в Северной Каролине?
Каро? Лин? Линчевать меня?!
Предпочитаешь Каролину, cheri? Прекрасно.
Ты улыбнулся с довольным видом. Похлопал меня по плечу.
С диссертацией ты справишься без всяких хлопот, cheri.
Хло-пот. Пот-пот. Лоб отозвался эхом. Рубашка прилипла к спине. Лев вздрогнул.
Галлюцинации? Галлюцинации.
Лев шел на меня. Ткнулся носом в стекло. Зевнул. Чавкнул. Сожрал зайчика с твоего японского галстука. Слизал пар со стекла. Все сделалось прозрачным.
Не для тебя. Проф. Р.Б. нес чепуху о сексуализации языка.
Лев открыл пасть. Язык у него был похож на ломтик ветчины. Зубки — как жемчужинки-слезки. Он притаился. Чавкнул.
Я понял, что это знак. Вскочил. Ринулся в туалет. Черным ходом на автобус в Орли. Самолетом в аэропорт Кеннеди. Такси на Верхний Вест-Сайд. «Скорой» — до психиатрической больницы Белсайз. Инсулиновым шоком — в Гавань покоя.
Нет лучшего места для работы над «Энциклопедией пола и рода». Пишу для тебя статью о сексуализации существительных посредством паранойи:
Кризис (мужик) болезни (бабы). Приступ (мужик) шизофрении (бабы). Симптом (мужик), ликвидируемый подключением к электросети (бабе). Инсулином (мужиком). Завернулся в анилановую подстилку (бабу) и поджег себя. Из клинической смерти (бабы) ею вывели. В летаргическом сне (мужик) случается эрекция (баба). Боится утраты (бабы).
Врач просит продолжать. Говорит:
Первый этап лечения подошел к концу, мистер Эдмунд. Вы снова стали собой. Не волнуйтесь. Побочное действие лекарств — нарушения речи — пройдет. Половую принадлежность существительных я подшила к истории болезни. Утрата — это ваша подруга, верно? Невеста? Вы скучаете по ней? Это нормально. Нет, нельзя! Нельзя подглядывать за пациенткой Таней!
Я не подглядываю. Это Таня (баба) меня преследует. Хватает за руку (бабу). Боится, что ее (бабу) во сне (мужике) изнасилует анимус (мужик).
Ночью я рассказываю Тане анекдоты. Твой любимый: — Симона де Бовуар, у тебя ножки, как у серны. — Такие стройные? — Нет, такие волосатые. И мой любимый: Входит Сартр в аптеку и кричит: — Мадемуазель! У меня вчера как встал, так и стоит. Дайте мне что-нибудь на… — Берите деньги и аптеку, господин Сартр.
Профессор Сартр женился на аптекарше. Профессор Барт — на мне. А я женился на шизофрении.
Конец (мужик) письма (мужика?) номер (мужик) 101.
Отсутствие смелости (бабы), чтобы письмо (мужика?) отослать в Париж (мужик) во Франции (бабе). Аминь.
И. Плания — Ролу
Плания в 1954.
Фото Янниса Куртиу
Плания
Trauma Center, North Carolina University Hospital
Chapel Hill, 5 мая 1979
Роло, милый мой, дорогой!
Я сделала все, как ты велел. Мне удалось убедить Сильвио, что нам надо на некоторое время расстаться, доктор Эли Бласс меня приняла. Ты был прав, это удивительная женщина! На первый взгляд она кажется хрупкой и несколько замкнутой. Но, пообщавшись с Эли несколько минут, попадаешь под ее обаяние: в доктор Бласс столько покоя, столько здравомыслия. Она так интересно говорит, красочно и остроумно. Манера доктор Бласс очаровала меня настолько, что я быстро ей доверилась, отдала себя в ее руки.
Ты прав, Роло: человек — загадка. А женщина из отсталой Южной Европы — сфинкс, возведенный в сотую степень.
Слишком долго нас унижали. Пройдет полвека, прежде чем женщины обретут рациональность мышления, поверят в себя. Слишком много гречанок погрязло — подобно твоей Пла-Пла — в мифологии насилия и беззакония, затерялось в лабиринте иллюзорной слабости, «зациклилось» на маниакальной вере во всемогущего патриарха: бога-отца, любовника-чудовища. С одной стороны, они его ненавидят, с другой — не могут без него жить.
