Джеху достал из кармана жилетки записку. Соланж узнала подпись мистера Джеймисона.
– Я сожалею о смерти мастера Эванса. Он был, – запнулся Джеху, подыскивая слово, – очень добр.
– Да.
Джеху надел шляпу, но тут же сорвал её, словно рука ему изменила.
– Джеху… – промолвила Руфь.
– Я хочу жениться на мисс Руфи.
Соланж крепко зажмурилась, но, покачнувшись, открыла глаза.
– Хотите перескочить через метлу? Поскольку Руфь моя служанка, а вы – свободный цветной, это создает определённые трудности, которые мы сможем решить, когда вы вернётесь в город.
– Я не вернусь, – ответил он. И с внезапным воодушевлением добавил: – Пока мистер Джеймисон не пошлёт за мной. Отличная крепкая лестница, миссас. Всего на две недели работы.
Соланж отдала Руфи пустой стакан.
– Позже, – сказала она. – Возвращайтесь позже.
– Мы не собираемся перескакивать через метлу, миссас. Мы с Руфью обвенчаемся в церкви. На глазах у всех. Пока смерть не разлучит нас.
– Это невозможно. Руфь – моя… Она принадлежит мне.
Сколько страсти и решимости было в его глазах! Но вот опять лицо его смазалось, а голос донёсся до Соланж, как из-под воды:
– Я много умею делать руками.
«Ах, ты много умеешь», – тупо подумала Соланж.
– Но говорить не мастер.
«Точно».
– Я куплю Руфь. У меня есть деньги.
– Иди, Джеху. Покажи миссас свои деньги, – сказала девушка.
Руфь – её Руфь – превратилась в чёрную расплывчатую фигуру. Нужно уйти в тёмное, прохладное место. А на окнах в Розовом доме нет занавесок. Там нет тёмных комнат, где можно прилечь и где Руфь положит прохладный компресс на лоб.
– Завтра. Я подумаю над этим завтра.
– Миссас Эванс, от дождей реки поднялись, и мне нужно уезжать. Я уеду с Руфью или без неё. Руфь сказала приготовить деньги сегодня.
Он отвязал с пояса кожаный кошелёк, положил на верстак и начал осторожно пересчитывать золотые десятидолларовые монеты с орлом, составив восемь стопок по пять монет. Потом, присев на корточки, проверил каждую стопку, не вышло ли там больше или меньше монет.
– В прошлом году я мог бы дать пятьсот, но цены упали, и четыре сотни – более чем честная цена. Только вчера вечером девушка вроде Руфи – хотя и не настолько очаровательная – принесла триста долларов на аукционе. Четыреста – более чем честно.
– Руфь? – хрипло переспросила Соланж.
Руфь крепко сжала её руку:
– Вы были добры ко мне, миссас. Я буду скучать по вам и Полине. Я хочу уехать. Хочу стать миссас Джеху Глен.
– Но кто позаботится обо мне? – простонала Соланж.
Кем притворяешься, тем и становишься
Когда восходящее солнце позолотило болотную траву, худощавый мужчина с кофейной кожей и очень темнокожая женщина покинули Саванну, уехав по старой Королевской дороге. Женщина сидела на ящике с инструментами в старом фургоне, нагруженном разномерными досками из вишнёвого, орехового и красного дерева. Мужчина вел под уздцы мула почтенного возраста, отличавшегося редким упрямством.
Руфь с восхищением смотрела на весенние цветы, слушала, как пищат лягушата и квакают большие лягушки, следила за стремительным полётом птиц, снующих над зарослями камышей и райграса и то и дело ныряющих туда. Руфь прекрасно знала, что они чувствуют, потому что она чувствовала то же самое!
Королевская дорога не предназначалась для королей; это был узкий песчаный тракт, кое-где перемежавшийся каменистыми участками, а также досками и бревнами, переброшенными через ручьи. Порой Джеху приходилось закатывать штаны и перебираться вброд, таща за собой возмущённо кричащего мула.
Они приблизились к каравану из фургонов, всадников и вереницы из двадцати двух цветных, скованных одной цепью. Перед ними ехал верхом перекупщик рабов и клевал носом в седле. Процессию замыкал крупный, сильный негр с ременным кнутом на его плече. Чернокожие не видели ничего вокруг себя: ни Руфи с Джеху, ни болотных птиц, ни камышей. Они смотрели лишь на покачивающийся зад лошади перекупщика или спину впереди идущего раба. Их ноги шаркали по песку, цепи звенели, дыхание было шумным и клокочущим, кто-то из них стонал.
Пройдя, они словно забрали с собой свет, и Руфь какое-то время не смотрела по сторонам. Слышала только глухой стук копыт мула и надоедливый скрип несмазанной оси. Небо стало серым, болота протянулись до самого горизонта, а эти снующие птицы ловили и пожирали всю живность вокруг. Руфь вздрогнула и поплотнее запахнула шаль.
Они ехали, пока не стемнело, после чего остановились перекусить, разделив батон хлеба и кусок твёрдого сыра. Джеху распряг и стреножил мула, а потом они устроились на ночлег под фургоном. Джеху слишком устал для разговоров, а Руфь была сильно напугана. Одно неверное слово может вызвать что угодно. Что угодно! Она закуталась, прижавшись к спине Джеху, уткнула колени в его согнутые ноги и заснула.
На следующее утро путники подошли к широкому проливу Порт-Ройял. Крошечная точка вдали на деле оказалась паромом с жёлтым треугольным парусом. Паромщик, сидя на носу, громко отдавал распоряжения двум обнажённым по пояс цветным. Брюки у них были так изодраны, что едва прикрывали срам. Паромщик сплюнул остаток сигары в воду, кормчий бросил руль и устремился на нос, чтобы причалить судно к плавучей пристани.
Капитан быстро сошёл на берег и потребовал документы.
– В прошлом году четырёх беглецов задержал, – сообщил он.
Он пробежался пальцем по сертификату об освобождении, который протянул Джеху.
– Награда пятьдесят долларов за работника на все руки, тридцать – за домашнюю прислугу, двадцать – за её отродье. Конечно, – мрачно признался он, – я должен был поделиться с ловцом рабов, если бы мне заплатили. Старого беглого раба никто не хотел забирать, и он умер у меня на руках. Раб должен ещё подумать, когда бежит, может, хозяин и не захочет его вернуть. Эй, девка, а ты тоже свободная?
Он изучил купчую Руфи:
– Ха. Так ты теперь хозяин? Господин Джеху Глен? – Паромщик загоготал: – Эта территория – лучшее место для поимки беглых ниггеров. Единственное на сто миль вверх и вниз, где можно перебраться через пролив Порт-Ройял, если только ты не умеешь плавать, как рыба.
Довольный удачной фразой, он повторил:
– Как рыба!
Лицо Джеху ничего не выражало, но он не сводил глаз с рук капитана, державшего ценные бумаги, которые подтверждали место Руфи и его в этом бессердечном мире. Наконец паромщик небрежно свернул их и ткнул ими в Джеху, который сложил их по привычным сгибам, сунул один поверх другого в непромокаемый бумажник и убрал всё во внутренний карман кожаного жилета, к самому сердцу.
