— Сокол ты мой ясный, на кого же ты меня покинул? Как же я жить без тебя буду? Без доброты твоей, без любви твоей? Что же я наделала, господи? Я же своими руками убила мальчика моего. Разрывается сердце мое от горя, седеют мои волосы, не хочу я жить больше! Как же долго я тебя ждала! Самого лучшего! Единственного! Любимого! Господи! За что ты меня так покарал? Рвется сердце мое на части. Как же мне дальше жить с сознанием содеянного? Сашенька! Любимый мой! — уже на крик кричала она на всю свалку.
— Хватит! — пришикнул на нее Паншин. — Вдруг сторожа услышат. Иди к машине, я сейчас.
— Лопату. Почему не взяли лопату? — размазывая слезы, спрашивала Лера. — Поищи в багажнике. Давай похороним его по-человечески.
— Нельзя! Иначе не найдут. А так найдут и сами похоронят. Опознают. Документы-то при нем. На кладбище похоронят, не на свалке. Хоть будет тебе куда прийти. Давай, давай! Иди к машине. — Он приподнял Леру и подтолкнул в сторону дороги.
— Нет! — снова во весь голос закричала она. — Сашенька! Любимый мой! Грех-то какой! Что ж я, как нелюдь, тебя на свалке бросаю! Прости меня, Сашенька! Умоляю! — И она рухнула на колени, порвав колготки, и стала биться головой о быстро окоченевшее на легком морозце тело.
— Поехали, дура! — потащил ее к машине Паншин. — Поехали! Вон из бытовки кто-то выходит. Идиотка! Да что ж ты делаешь?! — с силой оторвал он ее руки от Сашиной куртки, волоком потащил к лесу, и ноги ее облепила густая банановая мякоть, и обгоревшая старая газета с порывом ветра ударила в лицо. Время остановилось, Лера потеряла сознание. Паншин вволок ее в машину и повез к дому. А Саша остался лежать с открытыми, удивленными глазами, словно удивляясь своей неожиданной смерти. А в седом осеннем небе уже кружились мусорщики-вороны, выглядывая лакомые отбросы человеческой цивилизации.
Паншин остановил машину, не доезжая до поселка. Лера уже пришла в себя, но была ко всему безучастна. Он вышел, открыл дверь с ее стороны и молча вопросительно на нее посмотрел. Реакции никакой. Лев стал вытягивать Леру из машины, стараясь вывести из оцепенения. Лера поддалась и, спотыкаясь, пошла к дому.
— Игоря скоро привезу. Ты, как придешь, вымойся. Колготки сними, туфли. Запали огонь. Все в печку брось. Двери закрой, калитку. Давай, давай! Двигай! — напутствовал он ее.
Лера автоматически закрыла калитку, дверь, стараясь удержать в беспамятной голове слова Паншина. Еле передвигая ногами, прошла на кухню, сняла туфли, колготки и бросила их на тлеющие угли камина. Заглянула в комнату Павла Александровича: ей показалось, что он спит. Потом поднялась наверх, включила душ и, войдя в него, бессильно привалилась к белой кафельной стене. Болело сердце. Грудную клетку давило. Казалось, еще секунда — и сердце разорвется. Горячая вода немного сняла сердечный спазм. Не вытираясь, она набросила на себя халат и спустилась вниз. Хотелось упасть кому-нибудь на грудь, отреветься, выговориться. Единственный человек, которому она полностью доверяла, любила и на чью помощь могла всегда рассчитывать, был Павел Александрович. Она посмотрела в окно, надеясь увидеть на проселочной дороге машину, везущую к ней сына, но дорога была пуста. Слезы стояли у горла. Лера потерла бледное лицо ладонями и пошла искать свою «жилетку».
Павел Александрович лежал на диванчике, там, куда она положила его перед отъездом. Стало совсем светло, и она увидела на его груди бумажку. Боясь разбудить, тихонечко подошла к нему и взяла за край листочек. Быстро пробежала глазами написанное. Это было его завещание. Склонившись над ним, попыталась уловить хоть какие-то признаки дыхания. Но было тихо. Она взяла его руку в свою и удивилась ее ледяной покорности.
Глава 14
— Умер! — пронзило осознание случившегося. — Умер! — Она доплелась до комнаты Веры Петровны, открыла дверь и, подойдя ближе, тихонько дотронулась до старенькой, сухой руки.
— Тетя Верочка, миленькая! Проснись! Павел Александрович умер!
Вера Петровна, открыв глаза, несколько секунд думала, приснилась ей эта фраза или и вправду сидящая рядом Лера сказала ее. Лера покивала головой.
— Правда, правда! Он там. — И она бессильно подняла руку по направлению к уснувшему навсегда в гостиной Павлу Александровичу. Тогда старушка поднялась, накинула халат и, поджав нижнюю губу, почему-то посматривая на потолок, пошла туда.
Часа два ждали «Скорую». Стало совсем светло. Лера держалась из последних сил. Ей во что бы то ни стало нужно было дождаться Игоря. Пришел не проснувшийся окончательно Кузьмич за машиной и перегнал ее к себе. В восемь тридцать Лера увидела на краю леса, там, где шоссейка вливалась в поселок, маленькую фигурку. Человечек шел, пошатываясь, спотыкаясь и будто цепляясь за все на ходу. Лера мигом сбежала по ступенькам вниз, больно задев боком перила. Она бежала, то и дело проваливаясь в подтаявшие от солнечных лучей лужи, прозрачные снаружи и с мутной грязью внутри. Споткнулась о большой камень, подвернула ногу на выбоине, но все бежала, бежала навстречу сыну. Когда между ними оставалось еще метров триста, он тоже увидел ее и тоже побежал. Ослабевшие от ночного приступа ноги ребенка плохо держали, но расстояние все уменьшалось, и наконец они встретились. Молча припали друг к другу. Лера подхватила сына на руки и, прижав к себе, медленно пошла к дому. Позади тревожными сигналами загудела «Скорая». И, уже подходя к дому, Лера помахала водителю рукой. Пока она дотошно осматривала на втором этаже Игоря, нет ли каких травм, не приключилось ли с мальчиком какой беды, «Скорая» увезла Павла Александровича в больничный морг. Лера даже не успела с ним попрощаться. С Игорем вроде все было ничего, не считая синюшной бледности лица, слабости и каких-то провалов в памяти: он помнил, как его из детского сада забрал какой-то дедушка и как другой, незнакомый дядя привез его сюда. Свое одиночество в закрытой комнате он начисто забыл.
Ночью Лера перебралась спать к сыну. Она легла на маленькую кушетку и все время чутко прислушивалась к его неровному дыханию. Игорь тихонько постанывал в беспокойном сне и сбрасывал с себя одеяло. Голова у Леры гудела. Все мысли, подавленные транквилизаторами, отступили куда-то на периферию. Перед глазами метались цветные видения, яркие и пугающие. Часов в двенадцать ночи у нее поднялась температура, все тело удушливой волной охватил испепеляющий жар, от которого сознание совсем помутилось. Хотелось куда-то бежать, что-то делать. Она поднялась с кушетки и в одной ночной рубашке спустилась вниз. Голова гудела и раскалывалась, словно от набатного звона. Хотелось прохлады, хотелось остудить воспаленное тело и голову.
Она вышла на улицу. Было тихо. Едва ли осознавая свои действия, она вышла из ворот и в дурманном бреду, босиком, пошла по направлению к лесу. Все шла и шла, ступая ногами по мелкому снегу, не чувствуя холода. Темная громада леса манила к себе. Когда дорожка кончилась, она очутилась в окружении хоровода молодых елочек. Силы покинули ее, она упала на снег и потеряла сознание.
В густом лесу было светло. Круглая белая луна, пробиваясь сквозь широкие ветви елей, отражалась голубым светом на покрытых снежной крупкой полянах. Тишина густой ватой залепила пространство. Не слышно было ни треска сучка, ни волчьего воя, птицы и те молчали. Только изредка шапка еще легкого снега, шурша, сползала вниз, по раскидистым лапам ели, и снова все замирало.
