— Согласен, — ухмыльнулся Уатт. — Но я рад, что все закончилось хорошо. Анна с головой ушла в материнство. Очень сожалела, что ты не смогла приехать на крещение.
— Я очень бы хотела. Признаться, в сложившихся обстоятельствах…
Уатт снова погладил ее бедро под столом, но на этот раз очень нежно.
— Понимаю, дорогая. Поверь, через год все утрясется и будет хорошо.
Мадлен почувствовала, как в ней зреет страх. С Уаттом было славно, пока он не заводил речь о будущем. Ей было достаточно проблем в настоящем, чтобы заглядывать вперед.
— Не будем об этом. Ты обещал.
— Помню. Но я устал прятаться в гостиницах… и быть с тобой по нескольку дней несколько недель в году. Хочу, чтобы ты была рядом все время.
— Я тебе говорила: мне надо окончить институт. — Мадлен смущенно поежилась. — Пожалуйста, потерпи.
— Я терплю. Я только и делаю, что терплю. — Уатт взял меню и принялся его изучать.
— Знаешь, — девушка лихорадочно попыталась изменить тему разговора, — один из наших преподавателей, герр Липпман, попал в больницу с раком легких. А ведь даже не курил. Я думаю, это из-за асбестовых подушечек, которыми мы пользуемся для полировки. И еще из-за свинца, который нужен при пайке золота. Мы с Катриной подали требование прекратить использование канцерогенов. Их сотни лет применяют в ювелирной промышленности. Кто-то же должен был это сделать…
— Не попробовать ли нам жареной оленины? — все еще раздраженно спросил ее Уатт. — Это деликатес здешнего заведения.
— Я буду сандвич. — Мадлен терпеть не могла, когда он обрывал ее каждый раз, если речь не шла о его собственной персоне. Ее раздражала роль обожаемой нимфетки. Уатт клялся, что полюбил ее за ум, но терял интерес всякий раз, когда девушка пыталась его проявить.
Уатт остался верен слову и, когда дело Пшорна успешно завершилось, занялся новой сделкой, которая требовала его присутствия в Германии, на сей раз в Берлине. Таким образом им удавалось проводить вместе по два уик-энда в месяц: то Мадлен приезжала в Берлин, то они путешествовали по стране и бывали на различных музыкальных, балетных и оперных фестивалях.
Макнил по-прежнему жаловался, что им не удавалось быть все время вместе. А Мадлен это радовало. Но не потому, что Уатт ей не нравился. Или она не ценила его внимание.
Однако большую часть времени и сил она уделяла занятиям в институте, а не их связи. Герр Пфайффер показывал, что все больше ею доволен, и Мадлен не покладая рук работала, чтобы добиться похвалы строгого немца. Она хотела стать самой лучшей ученицей. И как жаждущая поощрения собачонка, сидела и ждала, когда он оценит последнее задание. «Недурно» превратилось в «Очень хорошо, повторите еще». А теперь ей часто приходилось повторять всего только раз. К концу весеннего семестра Мадлен с тремя другими студентами удостоилась чести посетить дом преподавателя и выпить кофе с фрау Пфайффер.
Когда Мадлен бывала с Уаттом, ей хотелось говорить об институте, но он ясно давал ей понять, что эта тема его не интересует. Макнил был рад, что она упорно работала, однако в глубине души девушка чувствовала, что любовник не принимает всерьез ее честолюбия. По большей части он держал слово и не заговаривал о будущем, но наверняка был уверен, что у его жены наберется достаточно других дел, чтобы заниматься карьерой.
Их отношения в немалой степени осложняли проблемы. С одной стороны, Уатт стремился о ней заботиться и это было очень мило. Правда, Мадлен ему постоянно повторяла, что она не цветок и желает сама организовывать свою жизнь. Но любовник, похоже, не верил, что девушка в самом деле способна открыть ювелирный магазин.
Другая трудность — его верховодство. Они ходили на выставки, которые он хотел посмотреть, слушали оперы, которые нравились ему, и ели в ресторанах, которые выбирал он. Мадлен одевалась ради него. Он дарил ей вещи, руководствуясь исключительно собственным вкусом. И его не интересовало, нравились они ей или нет.
Бесхребетной Мадлен никто бы не назвал, но Уатт продолжал ее гнуть. Иногда было легче сдаться, чем продолжать борьбу. И даже после ссоры они продолжали поступать так, как хотелось ему. Как-то раз Мадлен назвала Уатта эгоистом, и он больно ударил ее по лицу. В бешенстве девушка заявила, что больше не желает его видеть. Уатт извинился и появился у Фишеров с дорогим, украшенным бриллиантами золотым браслетом. Хотя он прекрасно знал, что Мадлен предпочла бы совсем не такой роскошный, а другой — современного дизайна, из чехословацкого голубого стекла.
Зато Мадлен правила в постели. Уатт был искусным любовником, но девушка поняла, что молодость давала ей преимущество. Уатт хотел ее постоянно. А она испытывала удовольствие, сдерживая его. И когда наконец отдавалась, его обуревало дикое вожделение. Таким образом она не позволяла, чтобы во всем он имел последнее слово.
Но была ли это любовь?
Со стороны Уатта — возможно, да. Он намеревался начать новую жизнь, обзавестись второй семьей и, поскольку обладал состоянием, наслаждаться вовсю. Однако Мадлен со временем поняла, что ее очарование Макнилом не выросло в нечто большее.
Отчасти причиной тому было ее чувство вины. Она строго разделяла отношения с Уаттом и привязанность к далекой подруге. И когда писала Анне, не позволяла себе вспоминать, что стала любовницей ее отца. Просто убедила себя, что Уатт — это кто-то другой. В письмах Уатт превратился в Кристофа — ее белокурого немецкого приятеля. И везде, где они бывали с Макнилом, и все, что они с ним делали, Мадлен приписывала Кристофу фон Берлихингену.
Анна отвечала, что не дождется дня, когда сможет с ним познакомиться, — таким он казался ей сказочным человеком.
А потом, как гром среди ясного неба, объявился Хэдли — позвонил ей в начале июня. Был воскресный вечер, и девушка как раз вернулась домой после уик-энда с Уаттом на музыкальном фестивале у озера Констанца.
— Привет, Мадлен, — проговорил он. — Удивлена?
— Да… естественно… Ты где? — Она испугалась, что Хэдли где-то поблизости.
— В Нью-Йорке. Выбрался на каникулы. Отправляюсь на следующей неделе в округ Колумбия. Буду участвовать в летних маршах против фармацевтических компаний.
Мадлен невольно улыбнулась.
— Счастливого пути тебе. Ты еще не бросил это дело?
— Ни за что не брошу, пока меня не зароют. Слушай, прости за то, что между нами вышло. Я говорю о Лидии и всяком таком. Просто сорвался. Тебя не было рядом, вот и случилось… — Хэдли помолчал. — Но теперь там кончено. Совершенно. И я хотел извиниться за то, что вел себя как последний подонок.
«О Боже! — подумала Мадлен. — Ну почему это произошло именно теперь, когда я решила, что выбросила тебя из головы!»
— Что ж, — насилу вымолвила она, — все к лучшему.
— Мадлен, я знаю, что ты злишься. Но я тебя не осуждаю. В последнее время я много думал о нас с тобой… о тебе. — Хэдли колебался, и в перегруженной линии стал слышен чей-то еще разговор. — Я хочу с тобой повидаться, Мадлен. Что, если я приеду на этой неделе, перед тем как начну работать? Поговорим. Черт, Мадлен, я по тебе скучаю. Мы порвали с Лидией два месяца назад, но только сегодня я набрался храбрости тебе позвонить.
