В Манхэттене, в подземке, я наткнулся на двух девушек. Одна из них, японочка, играла на скрипке, другая – на контрабасе. Выбрали они вещь по-настоящему сложную, и я еще подумал – наверное, это своего рода тренировка. Кое-кто, проходя мимо, бросал доллар или горсть монет в пасть открытого футляра. И мне в голову пришла шальная мысль. А что если…
ЧАРЛИ
После отъезда Руди вокруг меня возникла пустота. Селеста – женщина. Философские вопросы бытия ее не колышат. Да и связывало меня с ней нечто совсем иное, чем с ним. А кроме того, – она была в моей жизни – восемью годами, а он – больше чем ее половиной. Мне не хватало Руди. Я чувствовал удушье. Словно у меня ампутировали половину моей души.
Я по-прежнему принимал пациентов, Вставлял в анальные отверстия шланг с камерой. В полутемноте вглядывался в загадочные изгибы кишок на экране. Напоминая друг друга по форме и назначению, они приковывают взгляд, даже гипнотизируют его. Ведь твоя задача – в этой рутинной однообразности увидеть нечто такое, что надежно скрыто от взгляда постороннего наблюдателя. Распознать то, чего, кроме тебя и тебе подобных, выделить и отличить никто не может. Уловить характер. Предугадать судьбу. То есть, хочешь ты или не хочешь, но твоя роль в чем-то подобна роли предсказателя и пророка. Ведь ты не только видишь настоящее, но и можешь предсказать будущее.
Человеческие внутренности дышат и чувствуют. Они двигаются, издают звуки. Жалуются. Радуются. Волнуются. Успокаиваются. Пучась от газов, настороженно прислушиваются к самим себе. Отзываясь болями или изжогой, с тревогой вспоминают, что в них варилось после вчерашнего ужина. Ведь передо мной они предстают после восьмичасового поста, когда все уже выкакано.
Возможно, это кому-то покажется абсурдом, даже своего рода извращением, но по одному лишь подрагиванию кишок, по их смутному мерцанию и абрису эндоскоп дает возможность ответить на самый роковой вопрос в жизни человека: а не завелся ли там, внутри него, роковой червячок-кишкоточец. Тот самый, что оказывается часто сильнее интеллекта, могущественнее миллиардных кошельков и безжалостнее самого отпетого киллера.
– Прибавить соли? Перца? Кетчупа? – спросила меня во время обеда Селеста.
Я молча помотал головой и произнес без особого восторга:
– Нет, все очень вкусно.
– Руди не звонил? – покосилась она на меня.
Догадывалась, с чем связано мое настроение.
– Пока нет, – проглотил я кусок мяса и взялся за гарнир.
– Послезавтра у меня контрольная в колледже…
– По какому предмету? – спросил я тупо.
Она делает вторую степень по больничной администрации. Способная, надо отдать ей должное, девка. Но тоже вот – жизнь не складывается: тридцать пять, а она еще не замужем. Живет при мне. А я – не самый свежий продукт времени. Тысячу раз говорил ей:
– Эй, девочка! Позаботься о себе! Даже если тебе достанется все мое наследство, ты останешься внакладе. Мне уже за шестьдесят. Я, конечно, меньше двадцати прожить не думаю, не бойся. Но сколько тебе тогда стукнет: крепко за пятьдесят? Кому ты будешь нужна?
Селеста злилась, но я продолжал ее допекать:
– Будешь платить жиголо?
– Я однолюб, – огрызалась она. – Есть такая редкая порода дур.
Мне хотелось ей верить, но опыт подсказывал: то, что у женщины на языке, знают все. А вот то, что она думает, – только она сама.
В постели наша двадцатипятилетняя разница в возрасте никак не сказывалась. Но, даже появись она, удерживать Селесту я бы не стал. Мой дед женился в третий раз в семьдесят три, родил восьмого сына и жил до ста одного. У меня крепкие африканские гены, выдержка слона и опыт, которому могли бы позавидовать павианы.
В ту ночь позвонил Руди. Я сразу же почувствовал себя на вершине счастья. Он, конечно, забыл, что если в Нью-Йорке одиннадцать, то в Лос-Анджелесе – два ночи.
Селеста проснулась, приоткрыла глаза, но, сообразив, что это Руди, спокойно повернулась на другой бок. А я, надев халат, пошел в кабинет.
– Эй! – сказал я. – Брательник! Куда ты делся, сукин сын?!
– Пока в Нью-Йорк, – хохотнул он.
– Но почему не звонил?
– Не было чем похвастаться, – как на исповеди, виновато ответил он.
– Надеюсь, ты уже приобрел дирижерскую палочку? – спросил я, удобно усаживаясь в кресле.
– Пока нет.
Унылый голос брюзги свидетельствовал об очень низкой отметке на шкале духа.
– Еще есть время, – постарался я показать голосом, что настроен оптимистично.
Он молчал. Я решил его растормошить. В конце концов, он же немножко пижон. И если дать ему возможность покрасоваться…
– В системе человеческих вожделений, Руди, – четыре координаты, – хмыкнул я. – Власть, секс, деньги и слава. В каком ты сейчас?
Расчет оказался правильным. Удовольствие распустить вовсю хвост свойственно не только павлинам. Голос его сразу зазвучал куда бодрее.
– Чарли, – сказал он тоном модного лектора в колледже, – власть – это виагра для импотентов. Без нее они смешны и беспомощны.
Я не прерывал его. Дал ему возможность пофрантить и забыть о своей хандре.
– Ее истоки – в ранней эволюции, – набирал он энтузиазм, как мой «Ягуар» – скорость. – Здоровый и сильный самец увечил конкурента только для того, чтобы какая-нибудь самка не отдала предпочтение другому.
Я присвистнул:
– Руди, ты становишься философом!
В моем свисте было куда больше радости общения с ним, чем насмешки.
– Ну, до тебя мне далеко!
– Все равно продолжай. Ты – хороший ученик…
– Теперь о деньгах, – вошел Руди во вкус. – Они – средство, а не цель, и нужны не сами по себе, а для чего-то. Останься ты на всю жизнь один на необитаемом острове с несметным сокровищем, ты от тоски начал бы швырять алмазами в мух, а слитками золота – лупить орехи.
– Браво! – воскликнул я. – Два-ноль в твою пользу! Но штрафных очков было четыре: смотри не промахнись. Ведь остались еще слава и секс.
– Слава, – слегка помедлил Руди, – говоришь, слава, да? Подумай сам, разве это, по сути, – не своего рода фетиш для нарциссов и ничтожеств? За ней – лишь духовная пустота и неверие в себя.
– Вот как?! – продолжал я поддразнивать его. – А что же тогда – секс? Ты еще не придумал?
– Не дави на больную мозоль! – хохотнул он.
– В отличие от всех других, у тебя – чем дальше, тем больше шансов…
– Пока, увы, ничем похвастаться не могу… Но знаешь, – вдруг окрепли нотки энтузиазма в его тоне, – я встретил здесь двух девочек… Одна из них даже японочка…
