Услышав синкопы ее тяжелой поступи и грохот набоек Руфуса, я прыгнул. Я приземлился на пирожное возле косточки, ноги погрузились в крем до первого сочленения. Глазурь – словно липучка для мух. Сурово.
Шаги торопливо шаркали в кухню. Я распластался на пирожном. Мне повезло – сейчас она решила взять кофейник. До ее возвращения у меня примерно тридцать секунд. Подлинный ужас порождает супергормональную мощь – ту самую, что позволяет пожилым леди отрывать от земли автомобили, под которыми застряли сыновья. Навалившись на косточку, я высвободил одну ногу. Косточка проскочила между пирожными и с тихим «пыц» упала на тарелку. Подтянувшись на грецком орехе, я высвободил ноги, чуть не оставив заднюю левую в глазури. А потом из последних сил прыгнул – дальше, чем любой Блаттелла Германика за триста пятьдесят миллионов лет: из середины тарелки на край стола. Подвиг, о котором я ни словом не обмолвился под плинтусом, потому что знал: мне все равно не поверят. Теперь меня не остановит даже облепившая ноги глазурь. Я промчался по столу и нырнул под тостер как раз в тот момент, когда вернулась Руфь.
На этот раз она взяла кофейные чашки. У меня колотилось сердце; если б я знал. Когда она отнесла тарелку в гостиную, я уже сидел с остальными под кофейным столиком, куда все перебрались.
– Итак, Руфус, старина, как поживаешь? – спросил Оливер.
– Лучше всех, Оливерчик.
– Мы тебя который уж день не видим, – сказала Элизабет.
– И каждый такой день – черный, – прибавил Оливер.
– Я был занят – торговля, то-сё. Оливер снова застучал подошвой.
– Руфус, ты порадуешься: Айра сегодня исправил серьезное упущение в конституционном праве.
– Налоговый инспектор деньги вернул? Небось должен вам баксов пять-десять?
– Нет, нет, это про негра. Ему кое-кто отказался права зачитать, когда негр задавил двадцать человек.
Айра качал головой туда-сюда, будто тщетно пытался вмешаться.
Голос Руфуса понизился до шепота:
– Банда Миранды какая-то. Черножопые – как дети малые, любят, чтоб им читали. Забыл – опа! И ты прах под ногами.
– Ух ты! – сказала Элизабет. – Образованные, наверное.
Оливер опустил голову.
– Если ты тупой и попался, один хрен – зачитали права, не зачитали права, – сказал Руфус. – Фигня. Так только в телевизоре бывает.
Оливер посмотрел на Айру.
– Вот! Защита телевизора. Не хуже защиты «Твинки» в Сан-Франциско. Руфус, любишь «Твинки»?
Руфус по-ящеричьи высунул язык.
– Я только белое сжираю.
Айра поспешно передал ему поднос.
– Попробуй пирожные.
– Я такой длинный язык первый раз вижу, – прокомментировала Руфь. – А до носа можешь достать?
– До твоего – могу, – ответил Руфус.
– Ты что делаешь? – спросил Оливер у жены. Ее маленький язычок выгнулся над верхней губой.
– Видишь, что ты натворил? – упрекнул Оливера Айра.
– Я могу, – сказала Руфь Айре, мазнув кончиком языка по своему шнобелю. – А ты?
Всем своим видом выражая презрение, Айра цапнул пирожное и открыл рот. Арбузная косточка, прилипшая к низу, упала в тарелку, сказав «пэмц». Разговор смолк.
Несколько секунд все безмолвствовали. В конце концов хозяин спросил:
– А это откуда?
Элизабет наблюдала за мужем.
– Очень плодотворный десерт.
Я посигналил стоявшему у двери Колгейту, тот передал сигнал Бисмарку в кухню. Войскам пора лезть на стены.
Я сделал все, чтобы разжечь Оливеров расизм, который унизит хозяина, разъярит Элизабет и укрепит их союз. Оливер не подкачал:
– Ты просто дьявол, Айра. Ты стянул останки подозреваемых из бесплатной юридической консультации.
– Заткнись, – сказал Айра, затем обратился к Элизабет: – Это он косточку подложил?
– Я не говорю, что ты не имеешь права хранить свои скелеты в пирожных. Но ты хотя бы декларировал их в налоговой службе. – Оливер фыркнул. – Руфус, ты бизнесмен. Как по-твоему, арбузные семечки – законное платежное средство?
Айра выглядел как потерпевший кораблекрушение. Оливер забавлялся. Тревожные глаза Элизабет метались по лицам. Руфь оставалась безмятежной. Руфус барабанил пальцами по столу. Косточка лежала посреди белой тарелки – черная дыра, чья поразительная культурная гравитация притягивала человечков на орбите. Я это все-таки сделал – столкнул их всех, лишив малейшего шанса говорить о высоких материях. Я содрал с них покров цивилизации, оставив наедине с голой человеческой сущностью.
Наконец Руфус прервал молчание:
– Давайте займемся делом. Я не собираюсь тут всю ночь сидеть.
Айра вскочил:
– Идем в кухню.
Я снова махнул Колгейту, и Бисмарк передал сигнал на закрытый плавкий предохранитель. Наш отряд, обмотав лапы кусками засохшего клея, сунул медные провода в розетку. Бах! Квартира погрузилась в темноту.
– Что, черт возьми, происходит? – прошипел Айра.
Оливер засмеялся:
– Это банда Миранды. Хотят сказочку на ночь.
– Через дорогу свет горит, – сказала Руфь. – Проводка старая. Не волнуйтесь.
Руфус ударился об угол стола и рухнул в кресло, матерясь и потирая ушибленную ногу. Айра нашарил дорогу к выключателю и пощелкал.
– Это не он, – сказала Руфь. – В коридоре и в кухне тоже темно.
– Наверное, предохранитель сгорел, – сообразил Айра.
– А еще говорят, что евреи ничего не смыслят в электричестве, – хихикнул Оливер.
– Может, ты ему поможешь? – спросила Элизабет.
– Я не из тех гостей, что путаются под ногами, – ответил Оливер.
В кухню Айра пробирался, точно крот. Он ходил здесь тысячи раз, но без зрения, единственного адекватного сенсора хомо сапиенс, оказался беспомощен. Я легко за ним успевал.
– Отличная работа! – крикнул я Бисмарку. Айра нашарил ящик с железками. Чувствуя сопротивление, дернул сильнее. Звонко посыпалось стекло. Фонарь выпотрошен.
Айра вытащил его и попытался зажечь.
– Черт побери, Руфь! Выключай фонарь, когда в ящик кладешь! – Он бросил фонарь обратно.
– Что? – Она загрохотала столом и села на место.
Айра ощупью доковылял вдоль стены назад.
– Выключай электроприборы. Фонарь. Неважно. Оливер, ты фонарь не захватил с работы?
Оливер похлопал себя по карманам.
– Кажется, дома оставил.
– Черт, как не вовремя. – Руфус поднялся. Он споткнулся об ноги Элизабет, но все равно стал пробираться к выходу.
