* * *
— Но почему?
Одесса отказалась поверить своим ушам. С чего ему вздумалось уйти? Такие шансы, такие возможности открывались перед ним в ее заведении… Совершенно безмозглый, не способен оценить своего счастья.
— Ему вряд ли что светит в Америке с таким мировоззрением, — с надеждой поддакнул Баз.
* * *
Бижу покинул «Бриджит» иным человеком, полным желания начать новую жизнь, ограниченную, но чистую. Ограниченную чистотой.
* * *
— Вы готовите говядину?
— А как же! «Филли-стейк в тесте», — почти обрадованно сообщил владелец очередного заведения.
— Извините.
Выходя на улицу, Бижу услышал:
— Они коровам поклоняются. — Кто-то из кухни просвещал владельца ресторана.
* * *
«Копченый Джо».
— Говядина?
— Ми-и-и-илый, жаль тебя обижать, но я сама говядина. Без бифштекса я ни дня! Без бифштекса я не я.
* * *
Мэрилин. Плакаты, фото Мэрилин Монро на всех стенах.
Владелец — индус!
Он за стойкой, у громкоговорящей связи.
— Раджнибхаи, кем чо?
— Чё?
— Раджнибхаи?
— Ти кто? Ти што?
Этот индиец изо всех сил старается американизироваться.
— Кем чо? Саару чо? Теме самджо чо?
— Ч-ч-ё-ч-ё-ё-ё?
— Вы говорите на гуджарати, сэр?
— Нет.
— Но вы ведь гуджаратец?
— Нет.
— Но у вас имя гуджаратца, сэр.
— Ти кто?
— Значит, вы не гуджаратец, сэр?
— Да кто ти такой?
— «Америкэн телефон энд телеграф», сэр, льготные тарифы на разговоры с Индией.
— Я не с кем говорить в Индии.
— Совсем не с кем? А родственники?
— Йес, родственники… — подчеркивается американский акцент. — Но я не о чем говорить с родственниками.
Удивленное молчание. Собеседник пытается понять.
— Не о чем говорить с родственниками?
После паузы:
— Всего сорок семь центов за минуту, сэр!
— Какая разница сколько центов? Я уже сказал, что не звоню в Индию. — Он растолковывает медленно, как идиоту.
— Но вы из Гуджарата?
— Мы из Кампала, Уганда, Типтон, Англия, Роуноук, штат Виргиния! Я был в Индии лишь всего только один раз, и больше ни за какие деньги, никогда!..
* * *
Снова на улице. Ужасно преображаются иные индийцы вне Индии. Но заметить это дано только другим индийцам. Мелкий секрет мелких грызунов. Бижу не сдается. Он ощущает зов страны, зов седой старины, вековых традиций. Он чует судьбу носом. По запаху сворачивает за угол — видит первую букву, G. Затем AN. Сердце подсказывает ему: DHI! Кафе «Ганди». Воздух можно резать ножом. Плотный запах, неподвижный. Запах многих и многих блюд, не сдуваемый ветрами с океана, не смываемый дождями, не тающий в летнюю жару. Внутри темно, но дверь не заперта.
* * *
В полутьме, среди столов, усеянных чечевицей, еще неубранных, сидит Хариш-Харри. Он и его братья, Гориш-Гэри и Дансукх-Дэнни, управляют цепью из трех кафе «Ганди» в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Коннектикуте. На вошедшего Бижу хозяин даже не посмотрел, авторучка его застыла над просьбой о пожертвовании от коровьего убежища под Эдисоном, штат Нью-Джерси.
Пожертвуй сто долларов, и — кроме доброго дела, которое зачтется в балансе твоих реинкарнаций — мы вышлем вам подарок по вашему выбору (просим отметить соответствующий пункт):
миниатюру Кришна-Лила «Жаждет она Господа и вопиет» в рамке;
экземпляр «Бхагавадгита» с комментариями пандита такого-то, члена того-то и того-то, доктора, лауреата, президента… только что вернувшегося из поездки по шестидесяти шести странам мира;
компакт-диск с любимыми духовными мелодиями Махатмы Ганди;
купон индийской ярмарки; «Удиви госпожу сердца своего чудным чоли цветов лукового, нежно-розового и масляного ленга. Для женщины, которая делает твой дом уютным, необходимый на кухне набор из двадцати пяти герметически закрывающихся контейнеров для специй. Пополни запас отборных орехов Нагпур Чана…»
Авторучка медлит, медлит, потом опускается к бумаге.
Услышав вопрос Бижу, он оживляется:
— Вы с ума сошли! Какая говядина? Мы чисто индийское заведение. Без пакистани, без бангладеши. Мы готовим как следует… Вы не были в тех кабаках на Шестой улице, гм… Билкуль бекаар…
И вот Бижу священнодействует на кухне под звуки любимых мелодий Ганди, доносящиеся из аудиосистемы.
Глава двадцать третья
Любовь Джиана и Саи расцветала, параллельно вспухали и фоновые политические дрязги.
Поглощая момо в чатни, Джиан приговаривал:
— Ты моя момо.
— Нет, ты мой момо, — отвечала Саи.
Пельменная стадия любви. Изобретение прозвищ и кличек. Выдуманные ласкательные имена и сравнения преподносились ими друг другу в качестве сувениров. Момо, баранья пельмешка, превращалась в символ уюта, привязанности, защищенности.
При совместной трапезе у Гомпу Джиан ел руками, Саи пользовалась единственным доступным здесь столовым инструментом — ложкой, сворачивая роти и подпихивая им пишу на ложку. Заметив различие, они удивились — и сделали вид, что его не заметили.
«Кишмиш», называл он ее. «Каджу», отзывалась она. Изюм и орех кешью — лакомства питательные, лакомства излюбленные. Любовь превращает пары двуногих в образцовых зевак. Подчиняясь этому правилу, они отправились в заповедник Монг-Понг, к озеру Дело, устроили пикник на Теесте и Релли. Посетили лабораторию шелководства, от которой несло вареными червяками. Здесь им охотно продемонстрировали кучи коконов, приборы для проверки эластичности и водостойкости, обрисовали захватывающие перспективы: водонепроницаемое немнущееся сари, немаркое, на молнии, с плиссировкой, на любую киногероиню дней грядущих. Они катались на поезде игрушечной узкоколейки, ходили в Даржилингский зоопарк, наслаждаясь своею современной свободной и самодовольной любовью на фоне древних тюремных решеток, за которыми маялась краснокнижная панда, прекрасное создание, торжественно жующее листья бамбука с видом погруженного в составление годового отчета бухгалтера. Они посетили монастырь Занг Дог Палри Фо-Брани на холме Дурпин, где седовласые монахи развлекали малышей, катая их в рисовых мешках по полированному полу, перед настенными росписями с демонами, гуру Падмасамбхава при непременной гневной улыбке, спрятанной в завитые усы, при карминовом плаще, скипетре с бриллиантом и в шляпе-лотосе с пером грифа; перед призраком, оседлавшим снежного барса, и Зеленой Тарой на яке; перед дверьми, выходящими на заснеженные горы.
