— У него есть название?
— Мне встречалось наименование «Биоморфный стол», но у меня нет стопроцентной уверенности, что это авторское название. Скорее всего, нет. Ещё он известен как «IN-50», что более в стилистике сороковых. Исаму Ногучи, потомок иммигрировавших в Америку японцев, прославился также как автор первой радионяни—устройства, позволяющего родителям и другим взрослым на расстоянии слышать то, что происходит с младенцем в детской. Он сконструировал его в тридцатые годы, после истории с похищением сына Линдбергов, — рассказываю я.
— Очень интересно, — подбадривает Аня, не переставая строчить.
— Написать тебе слово «биоморфный»? — спрашиваю я с предупредительной язвительностью.
— Да, пожалуйста, — отзывается она. — Потрясающе стильный стол.
— Спасибо. Но к чему вот это?
— Что к чему?
— Вот именно. Это я тебя должен спросить: какую ситуацию ты хочешь воспроизвести на фотографии?
— Сигбьёрн, я не совсем понимаю, куда ты клонишь.
Аня улыбается. В их кругах у меня репутация «трудного» кадра, и Аня приготовилась к самому худшему.
— Тогда послушай. Фотографии к такому репортажу должны показывать некоторые мгновения повседневного течения жизни в заданном интерьере, так? То, что американцы назвали бы slice of life — срез жизни.
— Совершенно верно.
— Ты собралась показывать день или ночь?
— День, я думаю. По-моему, ребята выставили дневной свет.
— Прекрасно. Тогда следующий вопрос: что сейчас происходит в гостиной?
Она таращится на меня во всё глаза. Такими вопросами её коллеги себя не мучают. Поэтому интерьеры во всех глянцевых журналах выглядят так, будто хозяева трагически погибли в автокатастрофе, а квартиру прибрали, пропылесосили, отмыли и вот теперь выставили на продажу.
— Ну... так... ничего особенного.
— Совсем ничего, сказал бы я. Будь здесь люди, на столе стояла бы чашечка кофе или пепельница, если мы курим, на худой конец — книга или газета. Разве не так?
— Ты про вазу?
— Не обязательно.
Ваза не моя. Её притащила стилист с французским именем (Моник, что ли?) и поставила на столе, чтобы «смягчить», читай «феминизировать», атмосферу. Как показывают исследования, поведала мне Аня, аудитория «Тенденций» на семьдесят четыре процента состоит из женщин. Хотя каждый четвёртый читатель — мужского пола (это лучший среди аналогичных изданий показатель), но три четверти больше, чем одна. Ваза мне случайно понравилась. Она квадратная с округлыми матовыми стальными бортиками, что удачно не совпадает с размытой треугольной формой стола. Alessi, я полагаю. Обычно у меня на столе ничего не стоит, но это не догма.
— Значит, мы сошлись на том, что в гостиной в момент съёмки ничего не происходит. Людей в кадре тоже не будет, если я правильно понял?
— Мы предполагали, что не будет.
— То есть я прав, утверждая, что мы собираемся изобразить гостиную за секунду до того, как здесь кто-то появится, гости например. И наша цель — максимально привлекательный вид комнаты, чтобы человеку, фигурально выражаясь, захотелось войти в фотографию и расположиться за моим столом от Ногучи?
Продолжая улыбаться, она кивает:
— Хорошо сказано. Это гостиная за мгновение до того, как здесь кто-то появится, к примеру наш читатель.
— Который, продолжая твою метафору, как бы будет моим гостем?
— Продолжая метафору, да.
— И чем же я собрался угощать гостя?
— Сигбьёрн, пожалуй, мы не будем расписывать весь сценарий, да?
— Нет, ты меня не понимаешь — в вазу я что положил?
Она таращится оторопело.
— Лаймы. Восемь штук.
— Да, восемь штук, и все лаймы.
— Это очень фотогеничный фрукт.
— Вполне вероятно. Но я не имею обыкновения предлагать своим гостям жёсткие кислые лаймы. С кожурой и косточками. А ты?
— А вдруг вы будете пить текилу? — не теряется Аня.
— Текила с солью и лаймом — это хит двадцатилетней давности. К тому же на столе нет ни соли, ни текилы. Хочешь знать, на что это всё похоже?
— Хочешь, мы это поменяем? — дипломатично предлагает Аня.
Я понижаю голос:
— Это похоже на то, что в квартире похозяйничал безграмотный стилист, который положил лаймы в вазу из-за того, что они... радуют глаз, — шиплю я.
— Знаешь что, Сигбьёрн ...
У нас за спиной возникает Карло, он обнимает меня за плечо.
— Я согласен с Сигбьёрном. Лаймы убираем. Это клише заиграно.
— Если вы любите цитрусовые, пусть будут апельсины, — предлагаю я.
Аня шокирована:
— Ни за что. Пока я жива, в «Тенденциях» не появится фото с апельсинами.
— Потому что они съедобные? Ладно, я согласен на поме́ло.
— Что это за помело? — спрашивает Аня.
— Разновидность зелёного грейпфрута, — отвечает Карло, делавший съёмки для нескольких поваренных книг.
— Моник! — кричит Аня, и вышеназванный стилист является шаркающей походкой из кухни, где она в этот момент творила бог знает что. Разводила кувшинок в раковине, а то и похуже. У Моник длинные чёрные волосы, тёмно-синий костюм с белой манишкой, сколотой на горле брошкой с жемчугом, низкие лодочки. Она выглядит как особо дорогостоящая гувернантка.
— Сигбьёрн спрашивает, можно ли поменять лаймы на... как это называется?
— Помело.
— Что это за помело? — спрашивает Моник.
— Разновидность зелёного грейпфрута, — привычно отвечает Карло.
— С оригинальной припухлостью у плодоножки, — добавляю я.
— И где его берут? — спрашивает стилист будто бы на полном серьёзе.
Меня заносит, и я отвечаю с наглой непосредственностью:
— На рынке Сульбарторгет.
Моник умоляюще косит на Аню. Редактор подсчитывает, загибая пальцы, и приходит к очевидному выводу, что ни бюджет, ни расписание не позволяют посылать Моник через полгорода за фруктом, о котором она слыхом не слыхивала. Всё-таки в съёмочной группе четыре человека, из них по крайней мере двое на почасовой оплате.
— Лаймы так радуют глаз, — простодушно выпаливает Моник.
Аня взмолилась прежде, чем я успел открыть рот для ответа:
— Нет, нет и нет. Ещё раз обсуждать всё снова мы не будем. Вазу убираем. Как насчёт цветов?
— К вазе у меня никаких претензий нет, — говорю я честно.
— Она не может стоять пустой! — огрызается Аня.
— А если кинуть в неё пачку сигарет? — предлагаю я. — «Житан», например. Мне очень нравится их пачка. Кстати, работа Кассандра.
