Постепенно именно вокруг неё и составился оплот уюта и доброты: муж Гена, серьёзный мужик, Танюшка, отличница и одновременно озорница… да и мама в последнее время всё больше любит согреваться возле неё.
Не знаю, как складываются жизни… но дано каждому разное — умнее этой банальной истины ничего сказать не могу.
Заканчивая главу про свою семью, я хочу всё же закончить её на радостной ноте — несмотря на все трески и громы, семья наша живёт, хоть и в разодранном виде, но живёт — любовь выдержала и не погибла, не превратилась в ненависть и войну — как это бывает там, где господь отпустил меньше благодати.
— Ну, ты заходил, что ли, к этому? Вроде — у него что-то опять с желудком… как теперь — ничего, что ли?
— Ну что, мой единоутробный брат, может, поинтересуешься всё-таки, как живёт твоя сестрица?!
— Да я это… звонил! — растерянно совру я.
— Знаем, как вы звоните! — пропоёт она.
И — почти уже приятный приезд к отцу… оказывается, и в этой дали, в этой неуютной пустыне нашлись отличные люди: и основательно-добродушный украинец Василий Зосимович, настропаляющий нас на рыбалку, и ехидно-остроумный Шиманович, и по-старинному степенный, благолепный агроном Титов, чья замечательная дочка… но об этом потом! Жизнь, оказывается, не прерывается так уж просто, она, оказывается, красуется и там, где её уже не ждёшь! — с этой радостной мыслью я еду от отца, и ноги натруженно гудят после того, как этот безумец весь день водил тебя по своим широким и далёким полям! Силён, что и говорить!
Не исчезает семья — пока не исчезли все мы.
6. Они
Контуры их проступали постепенно — может, в моей жизни даже медленнее, чем у других. Мир был таинственным, безграничным — и эти милые существа далеко не сразу оказались в центре моего внимания. Всё прочее помню с очень раннего времени, а это — довольно-таки с позднего. Вот из второго нашего двора выходят гости родителей Борьки Белова — вальяжные, богато одетые — очень богато для тех бедных времён… да и сам отец Борьки Белова шишка немалая — полковник какого-то загадочного ведомства. И — вдруг толчок. Среди взрослых — девочка — или девушка? Смугло-матовое, как-то волшебно сходящееся книзу лицо, что-то очень странное во взгляде слегка косящих чёрных глаз, слегка вьющиеся чёрные волосы.
— Кто это? — я вздрагиваю, наверное, впервые от этого…
— Да — это Алка, двоюродная сестра, — небрежно говорит Борис.
Они, хохоча, оглаживая животы, перешучиваясь, в полной неге стоят посреди нашего двора: тепло, вкусно, всё отлично — куда им спешить — и она стоит с ними, время от времени быстро поднимая и опуская глаза, словно чем-то внезапно, но ненадолго заинтересовываясь.
— Ну уходите же! — вдруг почему-то думаю я.
Но они не уходят — хозяев ждут, что ли, и она скромно стоит среди нашего неказистого двора. И я вдруг чувствую, что душа моя переполнена, звенит и дрожит — и если они с нею ещё здесь побудут совсем немного — что-то случится со мной! Блаженство невозможно выносить долго — оно переходит в страдание… я резко поворачиваюсь и ухожу.
Это совсем что-то новое, невероятно острое, — и, как я чувствую, такое будет теперь случаться… такое же волнение, наверное, когда человек узнаёт о болезни… это, может, и не болезнь, но дело весьма, оказывается, мучительное.
Конечно, это называлось и раньше, и в книгах и во дворе — но разве можно представить заочно силу рождения и смерти — если одно не помнишь, а другого пока не знаешь… так и это.
Казалось, я всё знаю об этом, и читал до чёрта… но что значит карта Африки по сравнению с самой Африкой?!
Я замечаю вдруг, что жду праздников… и раньше ждал — но чувство теперь совершенно другое.
— А что… те родственники твои… на Московском, кажется, живут? — небрежно осведомляюсь я у Бориса.
Потом родственники являются — почему-то в этот раз без неё, — но всё равно я убегаю со двора, не выдержав волнения.
Наш дворник Иван ударами насаживает метлу на палку.
— Наш Иван не только здорово метлу на палку насаживает — но и Марфугу свою тоже! — говорит самый «опытный» из нас, и все мы вместе с Иваном — высоким, крепким — радостно смеёмся. Так и бывает — сначала ничего, потом вдруг появляется источник и распространитель острой, солёной, волнующей информации. И вот уже Иван, появившийся непонятно как, уже стоит посреди двора в светло-зелёной своей робе, сразу став центром нашей компании, и рассказывает о том, как они с парнями в деревне задирали прохожим девкам юбки на голову и завязывали крепчайшим узлом.
— А тут уж она не видит ничего, не слышит, и сделать ничего не может — и уж ладно, тогда считает, что ничего такого с ней и не делают! А потом, глядишь, снова на нашу улицу идёт!
Мы радостно гогочем… Помню свадьбу Ивана с Марфугой, оживление, охватившее двор, чаны с зелёной пеной, с варёной кониной — которую по татарскому обычаю (Марфуга — татарка) носили на свадьбу почему-то через двор.
Марфуга — большая, гладкая и какая-то вся складно закруглённая, появилась во дворе скромно, в ватнике и с метлой, почти не поднимая глаз на большом скуластом лице. Она не смотрела ни на кого из нас, но именно возле неё я почувствовал, что все разговоры об этом были не зря столь волнующими.
Помню, как я, спускаясь по лестнице, волнуюсь: Марфуга подметает сейчас двор (слышится шарканье) или тётя Шура?.. хотя тётя Шура вполне симпатичная добрая старуха.
Потом я к Марфуге как-то привык, и вдруг — явление беловской родственницы! Потом появилась, в этот раз в золотом сиянии, ещё более прекрасная головка — взгляд не демонический, как у той, а кроткий, голубой, а улыбка — смирение, кротость и какая-то лукавая вина. Она витала передо мной и тоже исчезла — из моей жизни, но не из памяти… Теперь пойдёт! — понял я с замиранием сердца.
Как сухо было всё то, что было раньше — а ведь мы в свои четырнадцать считали себя вполне действующими — ходили, гнусно хихикая, по тротуару с некоторым отставанием вслед за моей соседкой — круглолицей Ленкой Хорошайловой, с её подругой, остроносой Иркой Харламовой. Сперва они демонстративно не замечали нас, потом оборачивались, хихикали. Приходил я довольно оживлённый, но засыпал, помнится, сразу… а теперь вдруг открылась новая Вселенная, в которую валишься с чувством отчаяния и восторга… конечно, Ленка тоже была представительницей оттуда — но вырасти в одной квартире… какая уж тут таинственность! Мы, конечно же, «зажимались», как говорили тогда, но волновало это, в основном, тем, что мы делаем запретное. И вот — понеслось. И у Ленки началось безумие, не связанное, правда, со мной. Появился маленький, ловкий, с большой головой и толстыми русыми волосами Сашка Давидьянц… все мы немало просиживали, обхватив водосточную трубу у неё под окном… Ленка кидала в нас разные предметы, горящую бумагу, и вдруг — окно открылось как-то по-другому, Сашка сделал ловкое, какое-то лягушачье движение, дрыгнул ножкой и исчез в окне, которое тут же закрылось и задвинулось плотной шторой. «Вот так вот!» — мы переглянулись между собой. Но досада была чисто спортивная, далёкая от настоящих страданий, просто обидно — мы тут уже сколько лет, а тут — явился, и сразу. Ну ничего… Главное — я чувствовал — было где-то чуть в стороне…
