– Я очень хочу верить в вашу искренность. Вы не желаете замечать любви дона Манрикеса, но я ее вижу, и этого мне достаточно. Я знаю, что никаких других чувств, кроме дружеских, вы к нему не питаете, но в вашей дружбе столько неясности и обходительности, столько уважения и учтивости, что, даже если ей не суждено перерасти в любовь, она все равно пробуждает во мне ревность. Я боюсь, что эта дружба занимает в вашем сердце слишком много места. Ваш отказ изменить отношение к дону Манрикесу лишь усиливает мои опасения.
– Не знаю, как убедить вас, что мой отказ связан не с моими чувствами к дону Манрикесу, а исключительно с вашими капризами, – продолжала стоять на своем Белазира. – Могу лишь сказать, что если бы вы попросили меня не встречаться в свете с самым неприятным мне человеком, вы получили бы точно такой же отказ.
– Но я говорю не о неприятном для вас человеке, а о том, к кому вы настолько привязаны, что не желаете поступиться им ради моего спокойствия. Я ни в чем не упрекаю вас, но мне невыносимо видеть, что в вашем сердце помимо меня есть место для кого-то еще. Я страдаю от того, что вы не отталкиваете дона Манрикеса, хотя и знаете о его любви. Я полагал, что один имею право любить вас и быть любимым – все остальные поклонники должны вызывать у вас неприязнь и отвращение. Сжальтесь надо мной и пойдите мне навстречу, сеньора. В моей ревности нет ничего для вас оскорбительного.
Я приводил все новые и новые доводы в надежде добиться желаемого ответа – Белазира была непреклонна.
Время шло. Моя ревность к дону Манрикесу превращалась в кошмар. Мне удавалось скрыть от него свои чувства. Ничего не говорила ему и Белазира, поддерживая в нем убеждение, что причиной моего расстройства все еще служит ревность к графу де Ларе. Она не изменила своего отношения к дону Манрикесу, и он, не подозревая о моих мыслях, также держался с ней по-прежнему. Это еще больше распаляло мою ревность, расплачиваться за которую приходилось Белазире.
Я донимал ее мелочными придирками, а она терпеливо и безуспешно пыталась излечить меня от моего безрассудства. Наконец, мне сказали, что Белазира занемогла. Мы не виделись два дня, на третий за мной послали. Выглядела Белазира подавленной – я решил, что она еще не оправилась от болезни. Она предложила мне присесть на край постели и, немного помолчав, заговорила.
– Вы наверняка не могли не заметить, Альфонс, – сказала она ровным тихим голосом, – что последнее время меня неотступно преследует мысль о том, чтобы прервать наши отношения. Я бы никогда не решилась на такой шаг, если бы вы не вынудили меня к этому своими сумасбродными капризами. Если бы эти капризы были простым чудачеством и у меня была бы надежда излечить вас от вашего безумия, уступив вашим требованиям, я с радостью удовлетворила бы их во имя нашей любви, каким бы ограничениям мне ни пришлось подвергнуть свою свободу. Но я вижу, что ваше безумие неизлечимо и что, если у вас нет поводов для самоистязания, вы выдумываете истории, которые никогда не могли иметь места в прошлом и невозможны в будущем. Поэтому ради вашего и моего успокоения я твердо решила расстаться с вами и не выходить за вас замуж. Это наш последний разговор, и я хочу еще раз повторить вам, что, кроме вас, никого никогда не любила, и вы были первым и единственным, кто пробудил во мне такое чувство, как любовь. Я была убеждена, что счастья в любви нет, и вы еще больше укрепили меня в моем мнении, и знайте, что, поскольку вы были единственным человеком, которого я считала достойным любви, впредь я никому не открою своего сердца – вы открыли его для любви, вы навсегда и захлопнули его. Вы не должны также думать, что я питала какие-то особые чувства к дону Манрикесу. Если я отказалась изменить к нему свое отношение, то лишь в надежде, что это вас облагоразумит и я смогу быть рядом с вами. Я хотела счастья и терпеливо ждала вашего выздоровления. Это была единственная причина моего желания не уступать вашим капризам. Теперь меня ничто не удерживает. Я отказываюсь от всего, даже от дружбы с доном Манрикесом, как вы того хотели. Я только что говорила с ним и просила его со мной не встречаться. Я должна извиниться перед вами за то, что рассказала ему о вашей к нему ревности, но я не могла поступить иначе, да и наш разрыв все равно открыл бы ему глаза. Вчера приехал мой отец. Он согласился сообщить о моем решении вашему отцу. Не пытайтесь, Альфонс, переубедить меня. Я тысячу раз все взвесила, прежде чем пойти на этот разговор, отдаляла его, как только могла, скорее даже ради своей любви, чем вашей. Вы так и не поняли, что вас любила женщина, которой любовь была дана один раз и на всю жизнь.
Не помню, кончила Белазира на этом или продолжала говорить. Уже первые ее слова отняли у меня дар речи, но если бы я даже и попытался, то не смог бы ей возразить. Я перестал улавливать смысл долетающих до моего сознания слов, силы меня оставили, и я лишился чувств. Не знаю, ни что произошло дальше, ни как отреагировала на мой обморок Белазира. Очнулся я в своей постели, около меня хлопотал дон Манрикес и еще какие-то люди.
Когда мы остались одни, дон Манрикес принялся горячо разубеждать меня в моих подозрениях относительно его чувств к Белазире и просил извинить его за то, что стал невольной причиной потрясения, которое привело меня в постель. Он любил меня беззаветно и был искренне обеспокоен моим состоянием. Я слег надолго, и болезнь помогла мне понять, насколько я был несправедлив к другу, и я умолял его простить меня. Почувствовав себя лучше, я попросил дона Манрикеса навестить Белазиру от моего имени и постараться испросить у нее для меня прощение. Он отправился к ней, но принят не был. Он наведывался к ней ежедневно в течение всей моей болезни – все было напрасно. Едва встав на ноги, я попытался увидеть Белазиру лично, но также получил отказ. Я предпринял еще одну попытку, но ее компаньонка передала мне, что мое присутствие в доме нежелательно и нет необходимости настаивать. Жизнь теряла для меня всякий смысл – я готов был с собой покончить. Мне казалось, что, если она увидит и услышит меня, огромная ко мне любовь заставит ее изменить свое решение. Ее отказ встретиться со мной приводил меня в отчаяние. Могла ли судьба обойтись со мной более жестоко? Я был влюблен, любим, держал свое счастье в руках, и вдруг все рухнуло. Я искал случайной встречи, но Белазира всячески избегала меня и вела настолько затворнический образ жизни, что все мои усилия были тщетны.
В поисках утешения я ночами стоял под ее окнами, но они были закрыты наглухо. Однажды, когда я покидал место ночных бдений, мне послышалось, как кто-то открывает окно. То же самое повторилось следующей ночью. Льстя себя надеждой, я подумал, что Белазира, оплакивая нашу любовь, тайком поглядывает мне вслед. Мне захотелось проверить мое предположение. Придя в очередной раз к ее дому и постояв как обычно под окнами, я сделал вид, что ухожу, с тем чтобы в нужный момент, оставаясь незамеченным, быстро вернуться назад. Я уже поворачивал за угол, когда услышал шум, похожий на скрип открывающегося окна. Я поспешил к ее дому, и мне даже показалось, что я различаю в окне силуэт Белазиры. Каково же было мое удивление, когда я заметил фигуру мужчины, прижавшегося к стене дома в том самом месте, где находилась ее спальня. Мои привыкшие к ночной тьме глаза безошибочно определили: передо мной дон Манрикес. Мой разум помутился – она все-таки его любит, он пришел к ней на свидание, окно открыто для него. Лучшего доказательства коварства дона Манрикеса быть не могло. В пылу гнева я выхватил шпагу и бросился на соперника. Мы скрестили клинки, и я нанес ему два неотразимых удара, но он продолжал сопротивляться. На звон металла или по приказанию Белазиры из дома выбежали люди. При свете факелов дон Манрикес узнал меня и отступил на шаг. Я хотел выбить у него шпагу, но он опустил ее.
