Когда случаются неприятности, я перестаю думать. Я мысленно удаляюсь в тихое место, залитое ярким, светом. Там растения по-настоящему зеленые, а воздух влажен и свеж. Красного цвета только розы, румянец на лицах и яблоки на палочке, облитые красной карамелью. Никакой крови — я держусь от этого подальше. Я заставляю себя верить в то, что я сижу под большущим всамделишным деревом, а не внутри автофургона Бобо. Я намеренно вдыхаю и выдыхаю воздух с легким сопением, чтобы быть уверенным, что я действительно дышу.
Я не слишком много думаю о том, что хорошо, а что плохо. Я могу не думать. Однако то, что происходит вокруг, кажется мне немного несправедливым. Это отвратительно, как ни посмотри. Впрочем, если у вас нарушение обмена веществ в мозгу, вы не согласитесь. Скажете, что их занятия вполне обоснованны, что цель оправдывает средства. Люди, склонные к насилию, всегда любят Ницше. Но именно с этим у моих дружков беда. Физиологические нарушения плюс не те книжки. Те, что были сляпаны наспех, но яростно отстаивают свои положения. Они огнеопасны.
В моей семье вроде не было психов, однако у каждого из нас имеются сдвиги. Похоже, кто-то просто уничтожил нашу историю душевных болезней.
Однажды мы с моим старшим братцем Фредом стояли на крыше, глядя по сторонам. Только мы начали взбираться, как тут же обнаружили себя стоящими на крыше. Мы ни о чем не говорили. Вокруг искрился и колебался дивный мир. Мы встали на самый край. И вот стоим мы, чувствуя себя могущественными властителями мира, как вдруг ни с того ни с сего брат хватает меня и сталкивает вниз. Я приземляюсь лицом в траву, поднимаю голову, не вполне соображая, сломано у меня что-то или нет, думая, что он сейчас начнет смеяться, мол, классная шутка, но он просто стоит и пристально смотрит на меня. А потом говорит: «Ты выиграл!» А я ему: «Что? Что я выиграл?» А он: «Выиграл, и точка».
Бобо, Билл и я пьем много кофе. Я отвечаю за его приготовление. Им я завариваю послабее. Они так любят. Им нравится, чтобы кофе выглядел, как чай. А я люблю покрепче, цвета вареной сгущенки. Чтобы вышибал меня на некоторое время из туманной и слякотной рутины моих мыслей. Если кофе слишком крепкий, чашка Бобо разлетается вдребезги от соприкосновения со стеной.
Убирать все приходится мне, потому что только я испытываю нелюбовь к беспорядку и грязи. А также потому, что, пока я выполняю роль горничной, я могу не платить квартплату. Беспорядок меня и вправду напрягает. Я начинаю нервничать. Но это ерунда. Не знаю, откуда у меня страсть к уборке. Легче всего сказать, что я научился этому дома, у сестер и у матери, однако мне кажется, что это появилось позже. Когда я жил дома, я был неряхой. Я боготворил беспорядок и неразбериху, царившие в курятнике. А теперь я навожу везде порядок, чтобы по комнате можно было спокойно передвигаться. Если бы я не беспокоился о таких элементарных мерах предосторожности, как уборка, я бы просто-напросто захлебнулся в воронке образовавшегося мусора. Я бы утоп.
Стиркой тоже занимаюсь я. Бобо и Билл носят преимущественно темную одежду. Черные футболки каких-нибудь групп в стиле хеви-метал, о которых они и слыхом не слыхивали, чтобы выглядеть как байкеры. Черные джинсы или жатые рабочие штаны, которые в народе зовутся «как из жопы». Одной-единственной ночи, проведенной вне дома, им достаточно, чтобы уделаться по полной программе. Домой они возвращаются грязные, вонючие, обляпанные с ног до головы буро-красными пятнами. Часто к штанам пристали клейкие лепешки. Или здоровенный ошметок на рукаве. Как из фильма ужасов. Словно кусок мяса просто взорвался. Вместо «Тайда» я перешел на «Олл» с улучшенной формулой. После него одежда кажется чище и приятней пахнет. Когда я перегружаю стиральную машинку или засыпаю слишком много порошка — две привычки, от которых мне, похоже, никогда не избавиться, — гранулы совершенно не желают растворяться. Они просто слипаются вместе и пристают к ткани, образуя тут и там белые порошковые залежи. Приходится перестирывать заново. Но самое страшное, это когда Билл и Бобо надевают что-то белое. Мне в руки эти вещи попадают ржаво-розовыми. Просто произведения современного искусства.
Мастер дзен Судзуки говорил, что разум новичка надо беречь. Так что я твержу себе, что ничего не знаю, что я новичок, почти младенец и не следует ждать от меня слишком многого. Я все делаю в первый раз. Наливаю стакан воды. Воодушевляюсь его чистотой и самим фактом его существования. Делаю глоток воздуха. Затем глоток воды. Вот все, что мне нужно. «Здравствуй, вода!» — обращаюсь я прямо к стакану.
Никто меня никогда не слушает. Но это ничего. Я не молю Господа изменить мою жизнь, потому что вообще мало говорю. «Не надо говорить, чтобы быть услышанным». Я здесь для того, чтобы познавать. Достижения человека измеряются не величиной горы, на которую он карабкается. Дело в красоте каждого шага, в величии того, что ты чувствуешь и видишь… ну, типа.
Однажды в середине дня мой отец, то есть я имею в виду Бобо, стал звать меня, вопя во всю глотку, чтобы я немедленно волочил к нему свою задницу. Я не мог понять, в чем дело. А он продолжал надрываться: «Скорей, кому говорят, сейчас я тебе покажу!» Когда я зашел к нему в комнату, он стоял на другом ее конце голый, еле держась на ногах от принятого джина. Одна рука у него была на поясе, а другой, сложенной лодочкой, он поддерживал свои яйца и член, будто они вот-вот стекут на пол. «Иди сюда, дружище, смотри, что я тебе покажу! А ну-ка, зацени! — произнес он, отодвигая крайнюю плоть. — Во! Как тебе это нравится?» На головке его члена была вытатуирована муха. «Здорово, правда? — спросил он и прибавил: — Болит, скотина! Зато какая работа! Произведение искусства!»
«КОНЧАЙ МЕНЯ ПАРИТЬ, сопляк!» — Костоправ не больно-то ведется на мои россказни. — Меня достала эта твоя история бедной Золушки! Я-твоя совесть. А ты — животное, которое живет с другими такими же животными. Ты меня понял? Мне нужно знать, кто ты на самом деле и что случилось с теми людьми. Я жопой чувствую, когда ты лжешь».
Ладно, долой киношки. Воскресная ночь — их любимое время. Когда они выходят из дома, чтобы убивать. Они говорят, что воплощают промысел Божий, помогая Господу завершить его долгий день. Однако ни Билл, ни Бобо никогда не ходили в церковь. Их религия-убийство. Они просто хватают какого-нибудь распутного парня — малолетнего извращенца (как они их называют) и делают из него отбивную. Они утверждают, что Древний Рим пал именно из-за педерастов. Что все накрылось именно из-за траханья в жопу. Однако они и сами не прочь потрахаться в задницу. Так что мне это не до конца понятно, но я их ни о чем не спрашиваю. Я видел, как Бобо наяривал Билла. А Билл отсасывал у Бобо. Они оба трахают умственно отсталого парня, которого называют Мозоль-в-Жопе и который любит размазывать у себя по члену дерьмо. Я видел это сотни раз. И надо признаться, все это на редкость скучно, даже если они вытворяют всякие штуки с бананами, спагетти, соевой пастой или грязью. Создается впечатление, что они так и не выросли из детсадовского возраста. Например, Билл говорит: «Хочу, чтобы все хлюпало!» Бобо расхаживает в подгузниках с сигарой во рту. Он бросается на Билла, входит в него сзади и кричит: «Визжи, шлюха!» Билл блеет как овца. Он даже не может грамотно сыграть.
