Послышались быстрые шаги — кто-то пробежал по комнате босиком — и дверь отворилась. Он увидел молодую женщину в домашнем платье, со взлохмаченными белокурыми волосами и сигаретой в уголке рта. «Пани Стахевич нет дома, — подумал Казик, — а служанка развлекается!»
— Я хотел бы поговорить с пани Стахевич.
— Это я. Говорите быстрее, я босиком.
— Не знаю. Ты должен посмотреть, Фриц… Я вся озябла!
В коридор вышел немецкий унтер-офицер в расстегнутой рубашке, без воротничка и с гитарой в руках. Казик едва успел прошептать:
— Пан меценат убит.
Женщина пристально посмотрела на него. Вынула сигарету изо рта и выпустила дым через нос.
— Нет! — тихо сказала она. — Когда?
— Три недели назад.
Подошел немец. У него было молодое, смеющееся лицо и взъерошенные волосы, стриженные бобриком.
— Пустяки, — сказала женщина. — По поводу туфелек, которые я отдала в ремонт. До свидания, дружище!
Дверь закрылась.
Казик переборол себя и начал спускаться по лестнице, хотя ноги были ватными. В ушах звучал голос пана мецената: «Она так юна, так невинна. Молодая студентка, для которой имеют значение только сила характера, идеи… душа!» Он ухватился за перила, чтобы не упасть. Подумал: «Господи! Неужели это Ты правишь миром? Как Ты так можешь, как Ты можешь?» У него закружилась голова. Он грузно осел на лестницу, и его вырвало.
29
В полях бушевали метели, деревья гнули свои голые черные ветки, и каждое утро Янек находил на снегу трупы замерзших ворон. Погасший в лесу костер означал смерть человека, движения партизан стали резкими и неуклюжими, и Янеку постоянно мерещилось, что их бедные суставы вот-вот заскрежещут, как ржавые шестерни.
— Я только что слышала волка, — сказала Зося. — Он выл совсем рядом.
Добранский и Янек вернулись из леса с охапками хвороста. Их одежда и лица намокли от снега…
— Тут поневоле взвоешь, — заметил Добранский.
Они поднесли к огню окоченевшие руки.
— Наверное, привыкли, — сказала Зося. — Такая уж у них судьба — жить в лесу.
— Может, этот волк просто-напросто захандрил, — улыбнулся Добранский. — Устал от жизни и людей… Вернее, от жизни и волков.
Зося прижалась к Янеку.
— Мне было тяжело. Я думала о тебе.
— Вся разница между мной и волком в том, — сказал Янек, — что я не вою. — Он вздохнул. — А хочется.
— Тебе грустно?
— Нет. Но я ненавижу зиму. Ненавижу снег. В такую погоду можно подумать, будто земля создана не для людей и мы попали сюда по ошибке.
— Мы попали сюда случайно, — сказал Добранский. — Уж в этом-то будь уверен…
— Слушайте! — сказал Янек.
Ветер трепал деревья у них над головами.
— Леса тоже попали сюда случайно, — продолжал Добранский. — Но они веками копили мужество и терпение. Отчего же их не хватает людям?
— Я ненавижу снег.
— Ты несправедлив. — Добранский подбросил в костер пару веток, и сырая древесина зашипела, как сердитая кошка. — Ты несправедлив к нашему другу. — Он вытащил из-под гимнастерки толстую тетрадь. — Не устал?
— Так устал, что даже спать не могу. Читай.
— Рассказ называется: «Добрый снег». Действие происходит…
— Под Сталинградом.
Добранский засмеялся.
— Твоя взяла.
И он начал читать.
Они слышат, как в лесу воет волк. Нескончаемая жалоба, особенно ненавистная в этой оцепеневшей ночи.
«Подыхает от холода, — думает солдат Йодль. — Как мы…»
Сорок градусов ниже нуля. Вчера вечером в русских снегах заблудился патруль, и в крови восьмерых человек, похоже, начался ледоход. Сержант Штрассер отвечает на жалобу волка проклятием. Рядовой Грюневальд с благодарностью подставляет лицо его зловонному дыханию: как-никак тепло.
— Волки! — непроизвольно выкрикивает хриплым голосом капрал Либлинг.
«Русские волки, — думает рядовой Грюневальд. — Русские — как этот сковывающий конечности холод, как этот пытающийся засыпать тебя снег, как эти бескрайние, безлюдные просторы».
Он давно хотел побывать в России. Милая, романтическая страна с тысячами саней, несущихся по белым дорогам под серебристый перезвон колокольчиков. Беспокойная страна, стремящаяся утопить свою широкую душу в бесконечно печальной музыке, звуки которой повествуют о недолгом и быстро подавленном мятеже или о бьющем через край, но никогда не утоляемом желании, страна, где живут одними лишь мечтами; где величие человека измеряется возвышенностью его снов и где реальность считается низменной, незначительной вещью, которую терпят с равнодушным презрением. Рядовой Грюневальд многое знал о России. Царь и тройка, Кремль и «очи черные», Пушкин, икра, Советы, водка… эти слова всегда поражали его воображение, всегда будили в его сердце странный отзвук, непреодолимое и смутное желание. «Может, во мне течет русская кровь?» — с горячностью думает он.
Сорок градусов ниже нуля. «Что я здесь делаю?» — беспокойно спрашивает себя рядовой Венигер. Он сидит на снегу, расставив ноги, напряженный и негодующий. Его седые усы жалобно обвисли.
— Брр… — дрожит рядом с ним рядовой Вольтке.
— Ад — белого цвета! — внезапно делает открытие студент Карминкель. — Никакого пламени, одни вечные снега. Души грешников мерзнут в ледяной бане. А у Сатаны седая борода, он говорит по-русски и похож на Деда-Мороза…
Патруль — всего лишь горстка измученных пленников, сгрудившихся во враждебной ночи.
«Главное — не рассеиваться, — думает сержант Штрассер. — Командующий наверняка выслал на наши поиски лыжников».
В лесу волк снова подает голос — отчаянное, краткое тявканье.
— Это кто? — спрашивает рядовой второго класса Шатц.
По правде говоря, в немецкой армии никто не называет его по имени. Его товарищи и даже командиры говорят просто «дебил». Иногда какая-нибудь сердобольная душа скажет: «Этот бедный дебил». И все сразу понимают, о ком речь.
