Близился вечер. Уцелевшая яблоня отбрасывала на землю тихого закрытого дворика длинную тёмную тень. Во влажном прохладном воздухе негромко звучали два голоса — детский и мужской. Говорили по-русски.
Это была странная пара. Русоволосый мальчонка в кивере и затрёпанном французском мундире взволнованным шёпотом объяснял что-то молодому бородатому мужику в сером армяке. Тот, прищурясь, внимательно слушал своего собеседника, и, кажется, был не слишком доволен новостями.
— Ну, и какое же у него лицо? — скривился мужик. Это был Фигнер.
— Щёки впалые, глаза навыкате, усищи. Лысый совсем. Голова — как голый череп! Поневоле подумаешь, что такой человек на что угодно решиться может…
— Под ваше описание, Раевский, подходит только один человек. У него и прозвище такое — Мёртвая голова. Это князь Гагарин, хм… «Феденька». Завзятый картёжник, дуэлянт, охотник до разного рода выходок… А вы впредь не судите по внешности, кадет!
— Да я и не сужу… Так, показалось. Он ведь и впрямь убивать никого не собирался.
Фигнер скрипнул зубами.
— Зато я убил — убил уйму времени, пытаясь пробраться туда с целью избавить человечество от злодея. А этот держатель бессмысленных пари совершенно беспрепятственно проник в Кремль, и всё что он сделал — угостил Наполеона чаем! Больше слушать не хочу про этого безумца. Но, однако, ловок, каналья! Ну, дальше-то что?
— Да я же вам уже всё рассказал. Вы мне лучше скажите, где вас в другой раз искать?
— Об этом — потом. Ты мне, Раевский, ещё раз расскажи про выходку князя. Да поподробнее!
И Раевский рассказал следующее.
Наполеон спросил странного русского:
— Кто, вы такой и что вам здесь нужно, чёрт побери?
— Князь Фёдор Гагарин, адъютант генерала Беннигсена.
— И у вас не отобрали саблю?
— Нет, ваше Величество. Ведь я — не пленный. Я имею честь доставить вам, сир, два фунта превосходного московского чая.
Тут Наполеон очень удивился.
— И только для этого вы рисковали жизнью?
— Это пари, мсье. Я всегда считал, что французы гостеприимны и что для них слово офицера и дворянина — не пустой звук. Я решил лично убедиться в этом.
— Тогда Наполеон сказал, что французы снисходительны и справедливы, и велел пропустить князя Гагарина обратно в русский лагерь, — улыбаясь, закончил свой рассказ Раевский.
— И чему вы так радуетесь, кадет? — мрачно спросил Фигнер.
— Ну как! Хорошо ведь, что его отпустили…
Фигнер скрипнул зубами. Потом тряхнул головой и небрежно осведомился:
— Ну, что ещё там у вас в Кремле происходит?
Луша пожала плечами:
— Вот, парад был…
— Да, Бонапарт это любит. Смотры войск проводит регулярно.
— Ну, в этот раз пехотные части были. Ну и видок у них! Мундиры изорванные, башмаки дырявые.
— Поистрепались, значит?
— Не то слово, Александр Самойлович!
— Французы в Москве долго не задержатся, как пить дать! Вот и я больше не намерен здесь оставаться. Всё, о'ревуар! Вернусь к Кутузову, попрошу людей. Возьму человек сотню-другую, и — в леса! С большим отрядом есть где разгуляться. Как Сеславин с Давыдовым. Не всё же им одним партизанскую славу стяжать.
— Уходите??
— Да. Как раз случай представился. Пока ты в Кремле тёрся, я истопником к помощнику начальника штаба поступил. Тёплое местечко. Поручено мне таскать, где найду, дрова и печки топить. Что смотришь? Не дворянское дело, а, Раевский?
Раевский только плечами пожал.
— Не дворянское, да и что с того! Неприятеля надо истреблять всеми возможными способами. — И Фигнер злобно пнул дырявый мешок с деревянным хламом. Деревяшки жалобно брякнули.
Раевский опустил голову и стал пристально разглядывать дыру в мешке. Из дыры высовывалась ножка от кресла с позолоченной львиной лапой.
— В интересах дела я многое готов стерпеть, — продолжал Фигнер, придирчиво рассматривая свои ободранные, измазанные сажей и копотью руки. На пальце была видно светлая полоса от снятого перед отправлением в Москву перстня. Он плюнул на палец и размазал сажу, чтобы след был не так заметен. — Что ж, побил меня часовой как мужика безродного, а я — дворянин! — ничего, стерпел. И ещё стерплю. А придёт час — отвечу так, что не поздоровится.
— Нет, что же вы, и правда, уходить решили?
— Слышал, назавтра им крайне нужно отправить офицера в авангард, с депешами. Ищут верного проводника, который бы довел до места. А я дорогу знаю! И французам покажу… Уж я им покажу, можешь не сомневаться!
Фигнер по-мужицки крякнул и забросил мешок на спину, собираясь уходить:
— Всё, пора мне.
Поправив сползающий на лоб кивер, Луша шагнула ему вдогонку:
— А прежние свои намерения, что же — оставляете?
Фигнер обернулся.
— Знаешь, Раевский поговорку: «лучше синица в руках, чем журавль в небе»? Отсрочку беру. К тому же, жирная синица сама прямо в руки идёт.
— А я как же, Александр Самойлович? Насчёт меня какие приказания будут?
— Насчёт тебя? А на твоё усмотрение…
— Это как же?
— Да очень просто — хочешь, потолкайся здесь ещё, может что полезное выведаешь. Впрочем, и так всё более-менее ясно. Хочешь — уходи, в армию возвращайся. Да не забывай, — жёстко улыбнулся он, — шпионов французы расстреливают.
Фигнер приоткрыл калитку, ведущую на задний двор высокого каменного особняка, освещённого закатными оранжевыми лучами.
— Гляжу, ты нынче безлошадный? Где коня-то оставил?
— В конюшне стоит. Захромал, бедняга. Конюх сказал, пару дней не седлать.
— Эх, давно я в седле не сидел, — вдруг произнёс Фигнер мечтательно.
Он перехватил поудобнее мешок, прошёл вперёд и аккуратно закрыл за собой калитку прямо перед носом у Луши. Луша остановилась, несколько сбитая с толку. Потом, застучав по серым шершавым доскам ладонями, зашептала в щель калитки:
— Господин капитан, я был сегодня у того дома. Как же это случилось? Когда же он сгорел?
— Да почти сразу, как мы с тобой ушли, загорелся. Так что пропали пожитки твои.
— А как же тот мальчик? Он что, так и… Он там один оставался, что ли?
— Ага. Сидор Карпыч отлучился на часок-другой. Вернулся — а там полыхает вовсю. Естественно, через какое-то время все наши заготовки взлетели на воздух. Французы, думаю, изрядно переполошились.
— А мальчик? — с отчаяньем повторила Луша. — Он выбрался?
— Нашёл о ком заботиться! Одним захватчиком меньше стало… Лучше о себе подумай, — услышала она из-за забора негромкий голос. — Всё, прощай, Раевский! Меня в Москве не ищи больше.
