— Наверное, тебе стоит его навестить. Ты могла бы попробовать поговорить с ним о его прошлой жизни. Я ведь ничего о ней не знаю.
— Прошлая жизнь осталась в прошлом, — сказала Эльвира.
— Но только не при этой болезни, — ответила Симона.
Возможно, Конрад Ланг и умер бы, если бы не сестра Ранья. У поварихи после многих безрезультатных попыток вызвать у него аппетит и накормить любимыми блюдами сдали нервы, она отчаялась, и тогда Ранья начала тайком подкармливать его своими домашними лакомствами: засахаренным миндалем в медовом сиропе, острыми рисовыми шариками с кориандром, маленькими кусочками жареной холодной говядины с лимоном и луком — все это она отправляла своими длинными тонкими пальчиками ему в рот. И при этом без умолку болтала на смеси тамильского, сингальского и английского, лаская и целуя его, как младенца. Сестра Ранья никому не рассказывала о своих успехах в лечении Конрада.
Симона узнала об этом чисто случайно. Целый день она занималась своими делами и пришла навестить Конрада позже обычного, когда уже стемнело. Войдя в гостевой домик, она тут же услышала неумолкающий голосок сестры из спальни Конрада. Она тихо открыла дверь и увидела, как сестра Ранья кормит счастливого Конрада.
Когда Конрад заметил ее, он испугался, но Ранья погладила его по голове и сказала:
— Don't worry, Mama Anna is not here . И только тут увидела в дверях Симону.
— Кто такая мама Анна? — спросила Симона Урса в тот же вечер. — Это кто-то, кого Конрад боится.
Урс понятия не имел. Ей помог свекор.
— Его мать звали Анной. Но почему он должен бояться ее?
— А не она ли спихнула его маленьким ребенком какому-то крестьянину?
— За это можно возненавидеть. Но бояться?
— Может, мы не все знаем.
Томас Кох пожал плечами, встал и извинился. Стареющий плейбой на перепутье между браками, подумала она.
Симона никак не могла уснуть. Среди ночи ей пришла в голову одна идея. Она встала, спустилась вниз в вестибюль и стала дожидаться возвращения свекра. Когда тот наконец ввалился с остекленевшими глазами, она давно уже заснула в кресле, но, вспугнутая грохотом, тотчас же спросила:
— Она была рыжая?
— Женщин много есть на свете… — запел он, повеселев.
— Мать Конрада, я про нее.
Томасу потребовалось время, пока он сообразил, что к чему. Потом засмеялся:
— Рыжая, как черт.
— Старые фотографии? Но у меня нет их. Зачем? Чтобы видеть, как я состарилась? — Эльвира сидела в «утренней» комнате и разговаривала с Симоной. — Зачем они тебе?
— Я хочу показать их Конраду. Иногда таким способом удается вывести больного из состояния апатии.
— У меня ничего нет.
— У каждого есть хоть какие-то фотографии из его прошлого.
— А у меня нет. Симона сдалась.
— Ну, по крайней мере ты должна знать, почему он боится собственной матери?
— Может, потому, что из него не вышло ничего путного, — улыбнулась Эльвира.
— Что она была за женщина?
— Тот тип женщины, которая скрывает от нацистского дипломата своего ребенка ради того, чтобы тот на ней женился.
— Но она ведь была одно время твоей лучшей подругой?
— Анны уже давно нет в живых, и я не хочу о ней говорить.
— Как она умерла?
— Во время бомбежки в поезде, насколько я знаю.
— И у нее были рыжие волосы?
— Разве это имеет значение, какого цвета были ее волосы?
— Конрад испугался новой сестры. А у нее волосы рыжие.
— Анна была блондинкой.
— Томас сказал, она была рыжая, как черт.
— Томаса теперь уже тоже стала подводить память.
Монсеррат работала в доме всего только месяц. Она была племянницей Канделярии, неустанно старавшейся пристроить членов своего обширного семейства на вилле Кохов. Монсеррат взяли горничной.
— Сегодня сеньора заходила в кабинет дона Коха, — рассказывала она Канделярии за обедом. — Она что-то искала в его письменном столе.
— Ты постучала?
— Я думала, там никого нет, я ведь видела, как он ушел.
— Всегда надо стучать.
— Даже если знаешь наверняка, что в комнате пусто?
— Даже если от дома не останется ничего, кроме двери.
Монсеррат было всего девятнадцать, и ей еще многому предстояло научиться.
Урс ничем особенно помочь не смог. Симона завела разговор на эту тему за обедом, раз уж выдался такой редкий случай, что Урс обедал дома.
— Зачем тебе старые фотографии? — спросил он с раздражением, снова почувствовав какую-то связь с ее последним хобби по имени Конрад Ланг.
— Специалисты порекомендовали посмотреть вместе с ним старые фотографии и использовать его прошлое как привязку к настоящему. Но похоже, в вашем драгоценном семействе этого не водится.
— У Эльвиры все полки забиты альбомами со старыми фотографиями.
— Она мне ни одной не дает. Говорит, что не знает, где они лежат. Он недоверчиво рассмеялся.
— В ее кабинете, в книжном стеллаже. Навалом.
Симона дождалась трех часов дня — момента, когда Эльвира заканчивала обычно свою работу с корреспонденцией. Она отправилась на «Выдел» и постучала в дверь кабинета.
— Да? — отозвалась Эльвира нелюбезно. Симона нарушила табу этого дома. Когда Эльвира находилась в своем рабочем кабинете, никто не смел ее тревожить. Симона вошла.
— Урс сказал, что ты хранишь все фотографии здесь. Может, ты разрешишь взять несколько из них на время? Эльвира сняла очки.
— Видимо, Урс давно здесь не был. Разве здесь есть где-нибудь фотографии? — И она указала на книжный стеллаж рядом с ней.
Там стояло несколько папок-скоросшивателей, ряд выстроенных в хронологическом порядке годовых отчетов заводов Коха, перечень ассортимента выпускаемой ими продукции, восемнадцатитомная энциклопедия и две фотографии в рамочках — Эльвира с первым и со вторым мужем.
И больше ни одной фотографии, ни одного альбома.
— Может, дело в том, что никто не должен видеть, как она молодеет год от года? — засмеялся Томас Кох, когда Симона рассказала ему об этом.
Она застала его в наилучшем расположении духа. Он только что принял решение провести праздники на яхте Баренбоймсов, плававшей в Карибском море с превеселенькой компанией на борту. Он, конечно, встретит Рождество — неписаный закон — на вилле «Рододендрон», но уже утром улетит на Кюрасао и там поднимется на яхту «Why not?"'. В сопровождении Саломеи Винтер, двадцати трех лет.
