Глава 22
В предместье пришла весна. Зацвели фруктовые деревья и форзиции. На клумбах увядали последние нарциссы, и тюльпаны раскрыли свои запыленные бутоны.
Бернхард Экберг сидел за обеденным столом и пытался работать. Окно в сад было открыто, а в прихожей жужжала пылесосом его домработница Нора Брик.
Она вернулась к нему! После трех долгих месяцев отсутствия эта удивительная, добросердечная и загадочная женщина, телефона которой не было в телефонной книге и имени которой не знали даже в справочном бюро, наконец-то снова здесь. А что ему оставалось делать, кроме как ждать и надеяться? Когда по прошествии некоторого времени она так и не появилась у него дома, он подумал, что она мертва. Насколько серьезной была ее болезнь? По телефону она сообщила, что температура у нее поднималась до сорока градусов. Бернхард не находил себе места от одной только мысли, что она, тяжелобольная, лежит в полном одиночестве в своей маленькой квартирке, где-то в пригороде, а может, и вовсе умерла, и никому нет до нее дела.
Его аккуратная, добросовестная Нора, всегда четко приходившая по понедельникам и четвергам, не исчезнет вот так, запросто, без серьезного на то основания.
Бернхард чувствовал, что именно она придавала ему новые силы ходить на работу, и он снова продолжал что-то делать, пусть даже это была только видимость. Уже давно, возможно даже на протяжении всей жизни, его душа была пуста. И только с появлением Норы он ощутил в себе прилив целебной благой силы. А когда Бернхард оказался лишенным этой силы, он снова сник, и с каждым днем ему становилось все хуже и хуже. В конце концов он перестал ходить на работу и только лежал на диване перед телевизором.
Поначалу он смотрел телевизор и пил. А потом больше не мог ни смотреть в этот злосчастный экран, ни есть, и в итоге даже пить. Завернувшись в свой шерстяной плед, грязный и неухоженный Бернхард изо дня в день только и делал, что лежал на диване в комнате с задернутыми шторами и выл, как дикий зверь: «Нора! Нора!» И должно быть, она его услышала, поскольку в один прекрасный день вновь неожиданно появилась в его доме. Она раздвинула шторы, и проникшие в комнату солнечные лучи заблестели в ее волосах, выглядевших теперь совсем иначе, как-то еще сочнее, отчего ее голова сияла теплым светом. Да, уж не ореол ли святости окружает ее красно-коричневую шевелюру? А может, это ее глаза были тем самым солнцем, от которого он уже успел отвыкнуть за столь длительное время, что сидел за задернутыми шторами? Ослепленный, он прошептал, прикрывая глаза рукой:
– Это ты – мой ангел-спаситель?
Женщина рассмеялась, а потом раскрыла окно и сказала, что ему нужно немедленно отправляться в душ.
Когда Бернхард вышел из душа, Нора уже без пальто сидела на диване и ждала его. На ней было летнее платье в мелкий белый цветочек на голубом фоне. Бернхард убрал плед, сел рядом с нею и, переполняемый чувством покорной благодарности, взял в руки ее ладони. Она высвободила руку, но только для того, чтобы прикоснуться к его щеке. Бернхард вдохнул ее аромат, отдававший дешевым, но очень приятным мылом, и в следующую секунду сила ее тепла передалась и ему в своей самой сильной и концентрированной форме. Метнувшись к Норе, он прижался к ней так, словно был поглощен очень мощным энергетическим полем.
«И почему я все-таки вернулась к нему?» – спрашивала себя Ивонн, вынимая вилку пылесоса из розетки и легким нажатием ноги вынуждая кабель со стремительным грохотом скрыться в потайном отсеке в задней части корпуса прибора.
В памяти ее навсегда отпечатался образ Бернхарда с вытаращенными от испуга глазами посреди сновавшей в ресторане толпы.
Вернувшись домой после семинара, Ивонн поругалась с Йоргеном. Она поинтересовалась у мужа, где тот провел новогоднюю ночь, и потребовала объяснений за все его измены на протяжении их супружеской жизни. Она впервые, после многолетнего недовольного брюзжания, закрывания глаз и простого замалчивания этих фактов, которые так болезненно переживала, напрямую резко упрекнула его.
Словно охваченная неистовой яростью, женщина, на совести которой также имелось одно любовное увлечение, ощутила преследовавшее ее на протяжении длительного времени страстное желание отмыться от этой грязи.
