почему так поздно, уже почти ночь ведь? — спросила она, а хотела спросить «Почему в моем дворе?», но не решилась.
— Да, — задумчиво проговорил Ское. — Поздно… Действительно поздно, — и невесело усмехнулся.
Покрутил руль еще, карусель совсем разошлась, Нику вжало в спинку. Девочка вцепилась руками в сиденье. Ское смотрел на нее, лицо его то освещалось пролетающим мимо фонарем, то опять гасло. Девочке стало неуютно под его взглядом, захотелось сбежать.
— Если хочешь, могу включить тебе музыку, которую сочинила, — сказала она, чтобы хоть что-то сказать.
— Не надо, — Ское наконец опустил глаза.
— Почему? Ты не хочешь слушать?
— Не сейчас.
— А что сейчас?
Ское молчал.
Карусель, смазавшая мир в кашу, стала потихоньку добавлять в него деталей. Вот фонарь уже не нечто серо-оранжевое, а просто фонарь, дома из каракулей художника-любителя снова стали просто домами. Карусель почти остановилась, а Ское все так и сидел, опустив глаза.
— Я пойду, — сказала Ника. Она встала на ноги, голова закружилась. Опять присела на краешек сиденья.
— Ника, — тихо сказал Ское.
— Что?
— Ника, — он теребил пальцами пуговицу на рукаве и не смотрел на девочку. — Да… Иди, конечно.
— Ты мне хотел что-то сказать, Ское? — Ника глядела, как мальчик нервно крутит пуговицу.
— Хотел.
— Что? — голос сорвался на шепот, сердце заколотилось.
Ское быстро посмотрел на девочку и тут же отвел глаза.
— Я фильм смонтировал.
— И все? Ну, то есть… Ты это мне хотел сказать?
— Можно снимать третий. Про принца и волшебницу.
— Поэтому ты на карусели кружишься?
— Только нужно знать концовку.
— В моем дворе.
— Но мы ее не знаем. И неизвестно, узнаем или нет.
— Поэтому ты сам не свой?
— Надеюсь, она упадет на меня с неба, как и полагается концовке.
— Поэтому у тебя такие глаза?
Ское посмотрел на Нику.
— Какие?
— Синие. А должны быть зелено-желтые.
Нике вдруг стало грустно. Она встала с карусельной скамеечки.
— Спокойной ночи, Ское.
— Спокойной ночи, Ника.
Девочка медленно пошла к подъезду.
— Нет, Ника. Не поэтому у меня такие глаза, — тихо сказал Ское и грустно улыбнулся вслед захлопнувшейся двери Никиного подъезда.
85
Табличку в темноте было почти не видно. Мальчик подошел ближе. В свете приподъездной лампы он прочел: «Сказка становится былью». Ское толкнул дверь, она резко скрипнула. Шагнул во тьму.
Он вышел с другой стороны дома и посмотрел вверх. Тихо падал лист бумаги. Ское поймал его, снова взглянул в небо — не упадет ли еще? Нет, только один лист — ответило небо.
В оранжевом свете фонаря Ское прочел концовку сказки.
Пробежал глазами строки несколько раз.
Прислонился к фонарю и стоял так некоторое время.
С неба закапало. На листе появились вспухшие следы. Ское провел рукой по бумаге, размазав дождь по буквам.
Скомкал листок и выбросил его в урну.
86
Ника разглядывала черные узоры веток за окном и темно-синие кляксы неба между ними.
«Улыбаться тут нечему», — твердил внутренний голос, но лицо не слушалось. По щеке скользнула слеза, коснулась губ. Оказалась сладкая на вкус.
87
— Запишите тему сочинения: «Обломовщина в наши дни», — Инна Викторовна показала на запись на доске испачканным в мелу пальцем. — Форма сочинения — свободная.
— А свободная — это как? Можно в стихах? Или комиксом? — улыбнулся Вадим.
— Абрамов! Можно все. Даже не запрещаю вам с Вильсоном снять фильм на эту тему. Главное — уложитесь в сорок пять минут. На сочинение у вас ровно урок.
— Уууу, — заныл Шапкин с последней парты.
— Не ной, Шапкин. Пиши. Постарайся хотя бы на тройку в этот раз.
— Я хочу четверку, — самодовольно произнес Шапкин и заулыбался.
— С этой мыслью и пиши, — сказала Инна Викторовна, раскрыла перед собой журнал и принялась в него вглядываться.
— А что? Нарисую ей комикс. На первой картинке — человек лежит на диване, на второй — лежит на диване, на третьей — лежит на диване, на четвертой — он поднял руку, чтобы что-то сделать, на пятой — передумал, на шестой — опустил руку, на седьмой — человек лежит на диване. Обломовщина в наши дни, — зашептал Вадим Ское. Тот смотрел в свой пустой листок, даже тему не записал. — Ское, ты что?
— Что? — мальчик повернул непонимающее лицо к Вадиму.
— Спи, спи, не буду тебя тревожить, — весело похлопал тот друга по плечу. — Да что с тобой?
— Ничего.
— Не хочу показаться училкой, но мы сочинение пишем. Можешь присоединиться.
Ское взглянул на доску, по дороге зацепив взглядом Нику. Ее макушка полыхала рыжиной, а каштановые кончики разметало по плечам.
— Можешь начать с темы, мы все так сделали. Попробуй, тебе понравится, — усмехнулся Вадим. Ское поспешно уставился в свой листок, записывая тему сочинения.
88
Ское бродил по парку Ветеранов. Вот он, Волшебный лес. Деревья и кусты растут в некоторых местах так густо, будто пытаются врасти друг в друга. Бетонные плиты, которыми выстелено место, где раньше был парк аттракционов, крошатся и сдвигаются от бьющей из-под них растительности.
Ское сел на покосившуюся скамейку. Вспомнил, как они снимали здесь фильм. Он, Вадим и Ника… и Ника…
Ское поднял голову. Над ним нависала ветка с вороной, а над веткой — облачное небо. Налетела какая-то легкая, похожая на осеннюю паутинку грусть. И вопрос: «Что я здесь делаю?» Раньше Ское таким вопросом не задавался. Магнитогорск — его родной город. Тихие и громкие, чистые и грязные, мокрые и сухие улочки, бетонные взгляды домов, густой дым из труб, легкомысленные облачка, гусеницы-трамваи — все было его, родное.
Он снимает здесь фильмы, учится, дружит. Он живет здесь. Даже эта скамейка… Ское потрогал скамейку, она шершавая на ощупь. Он хотел запомнить ее, эту скамейку. Зачем? Разве он уезжает? Разве его выгоняют из родного города? Или, может, он сам хочет убежать отсюда?
Нет, он не хочет. Ское прислушался. Вдалеке прогремел трамвай. Каркнула ворона, затем еще одна и еще. И снова трамвай.
Он не хочет уезжать, но…
Ское сидел так еще очень долго. Думал. Поднимал глаза к небу, оно менялось. Облака ушли, открыв голубое полотно, которое становилось зеленым по краям. Затем — желтым, затем — оранжевым и, наконец, красным.
Ское хотел снять третий лик весны, но не получится. Он не снимет фильм про продавца счастья. Кажется, ему досталась черная бумажка. Ское невесело усмехнулся, подумав об этом.
