что в последний месяц у Мищенко даже не было походов за ленточку, почти уверился в этой мысли… Но тут оказалось, что я не учел такую мелочь, как ледоход. Казаки успели погулять на той стороне еще до него, а потом были вынуждены сделать паузу, пока ледяные заторы не растаяли и не прошли дальше. Но даже так Мищенко успел сжечь большую часть северных корейских деревень, чтобы заставить японцев растянуть коммуникации.
Разумно, хотя и сурово. А еще я теперь понимаю, почему на нас местные смотрят волками. И тот мой жест с раздачей еды в Чонджу был каплей море, которая вряд ли что-то изменит.
— Что ж, полковник, удачи! — мы доехали до перекрестка, и Мищенко крепко пожал мне руку. — И берегите моих ребят!
Он кивнул в сторону Врангеля. Тот делал вид, что не обращает внимания на своего бывшего командира, и ехал в стороне, гордо вскинув подбородок. Ну, чисто дети.
— И вам удачи, генерал! — я немного выждал, провожая взглядом сорвавшиеся с места эскадроны Забайкальской казачьей бригады.
На мой взгляд, Мищенко прихватил с собой уж слишком много припасов — за ним ехало не меньше сотни повозок, растянувшихся на несколько километров. Впрочем, не он один сейчас такой. Взять тех же японских солдат, что мы видели: они тоже, казалось, решили захватить с собой половину родины. И если против удвоенного запаса патронов я ничего не имею, то все остальное… Шинель, сверху шуба, чуть ниже свернутое одеяло, мешок, полотнище палатки, запасные башмаки, корзинка с рисом, котелок… Да, в отличие от русской армии у Японии еще не было полевых кухонь, и солдаты готовили каждый на себя. В общем, на этом фоне Мищенко казался чуть ли не аскетом, ну а я…
У нас из обоза было только четыре телеги, и то только потому, что мы разместили на них пулеметы. Ну и на случай эвакуации возможных раненых. А все остальное везли на конях: один основной, один запасной. Врангель шутил, что мы теперь словно монголы, ну, а почему нет? Те умели ходить далеко и быстро. Мы тоже тренировались в лагере, и вот пришло время практики.
— Здесь, — я указал место, где мы должны были сойти с Сеульской дороги, и дальше двинулись уже напрямик.
Порядок тот же, что и раньше. Пехота идет чуть позади, казаки — впереди, следят за окрестностями. Я специально выбрал путь через равнины, где всадник всегда выше пешего, а значит, и заметит того раньше. И вот за первый день у нас добавилось несколько пленных корейцев. Разъезды заметили их, связали, а потом закинули на телеги. Охотники они, как говорили, или нет — в любом случае отпускать их раньше времени мы не собирались.
Под самый вечер мы добрались до берегов реки. Я и раньше, отслеживая метки на карте, примерно понимал, где мы находимся, но сейчас окончательно успокоился. Единственная крупная река на нашем пути — это Туманган, значит, сегодня мы прошли больше пятидесяти километров. При том, что хорошим пешим переходом считается 25 километров! Все-таки лошади для быстрой переброски пехоты, пока нет машин — это сила.
А если и завтра все будет так же тихо, то шансы, что японцы сумеют нас перехватить до выхода на их коммуникации, начнут стремиться к нулю.
* * *
Ян Гамильтон вместе с американскими наблюдателями сегодня присоединился к отряду капитана Акари. Тому было приказано набрать не меньше двухсот корейских носильщиков-кули для полкового обоза, и вот они отправились в рейд по окрестным деревням. Японии была нужна живая сила, чтобы гонять по жилам армии ее кровь: снаряды и рис. Англичанин улыбнулся красивой метафоре и повернулся к своим спутникам.
— Капитан, — посмотрел он на вечно хмурого Макартура, — а вы как думаете, почему русским удалась та их атака при Чонджу? Что стало главной причиной успеха?
— Скорость, — ответ американца оказался неожиданным.
— Но почему она?
— А вы не изучали русских полководцев прошлого? Я вот, как увидел детали того боя, сразу вспомнил Александра Васильевича Суворова.
— Мне кажется, это совсем другая эпоха, — возразил Гамильтон. — Притом, если бы русские победили за счет резкого рывка и удара штыками, то их потери были бы гораздо больше.
— О, я сейчас совсем не про штыки, а про переходы. Ведь в чем была главная сила Суворова? Рымник, Измаил, Альпы — он каждый раз умудрялся собрать свои главные силы там, где они были нужны. Преодолеть такие расстояния за такое короткое время, что другим это казалось невозможным. И чем это отличается от современной маневренной войны, которую так пропагандируют германцы? На мой взгляд, они только дополняют друг друга, и то, что кто-то в России смог понять это и вывести на новый уровень, говорит о том, что эту страну не стоит недооценивать.
Гамильтон задумался. Лично ему казалось, что при равенстве в оружии преимущество в этой войне должно закрепиться за японцами. Русские слишком мирные в душе[3], чтобы быть хорошими солдатами, а вот недавние дикари всегда преклонялись перед войной, она и раньше была частью их культуры и философии.
Именно об этом он постоянно писал в своих письмах домой, но… Если американец прав?
— Смотрите! — всех отвлек голос Джека. — Вы видите тот отряд, что старается зайти к нам со стороны Согёна? Разве это не русские?
Японский капитан, до этого упорно делавший вид, что не понимает по-английски, резко обернулся, а потом с криками принялся строить своих. Значит, действительно русские, но что они делают так далеко от линии фронта? И это не конница, пехота… Гамильтон не удержался и еще раз посмотрел на усмехающегося Макартура.
[1] Что-то на японском. Главный герой его не знает, так что и мы с вами пока останемся в неведении.
[2] Будущий Пхеньян, столица Северной Кореи.
[3] Отдельно отметим. Ян Стэндиш Гамильтон действительно именно так и писал в своих заметках о Русско-японской войне.
Глава 12
Я шагал вместе с отрядом капитана Хорунженкова, стараясь не пропустить ни одного маневра врага. Пока все по плану… Увидели русскую пехоту в тылу, да еще и отрезающую их от города — запаниковали и бросились туда же со всех ног. Даже строй не удержали.
— Везет вам, полковник, — идущий рядом со мной Хорунженков облегченно выдохнул. — И знаете, больше я с вами в такие вылазки ходить не буду. Найдите, в конце концов,
