Время шло. Солнце опустилось ниже крыш, жара стала спадать, дневное оцепенение прошло, из — за заборов стали доноситься голоса невидимых обитателей Замостья, где — то зазвенела пила, где — то заявил о себе петух — горлопан. Наконец, после почти трёхчасового ожидания, терпение Шумилова было вознаграждено. Он увидел, как ворота во двор Гунашихи отворились, и бабка вывела под уздцы каурую кобылку, впряжённую в небольшой одноосный возок, похожий на дагестанскую арбу, только несколько изящнее изготовленный. Пока бабка закрывала за собой ворота и усаживалась в повозке, Шумилов успел растолкать задремавшего извозчика и объяснил ему задачу:
— Если возок станет удаляться от нас, то ты, братец, развернись и поезжай за ним. Ежели возок поедет в нашу сторону, то ты спокойно сиди, как сидишь, я же соскочу и спрячусь за деревом. Пропустим этот возок мимо и поедем следом.
— Понял, барин, как скажете, — согласился извозчик.
Гунашиха направилась в противоположный конец улицы. Возница развернул тарантас и двинулся следом на приличном расстоянии. Гунашиха ехала совершенно спокойно: не оборачивалась, не ускорялась, без остановок. Шумилов был уверен, что бабка не подозревает о слежке. Прошло, должно быть, с четверть часа тряской езды как из гунашихинской арбы вдруг выскочил босоногий мальчишка лет шести — семи, который стремглав бросился в проулок, мимо которого в эту минуту проезжала бабка. Шумилов никак не ожидал чего — то подобного, он вообще не предполагал, что в повозке Гунашихи есть кто — то кроме неё.
— Мальчишку видели? — спросил извозчик, оборотясь к Алексею Ивановичу.
— Да, видел, — ответил он. — Скажи — ка, братец, как называется улица по которой он побежал?
— А бес её знает. Похоже, это самый край Аксайки.
Они продолжали двигаться за возком Гунашихи, не приближаясь к нему, но и не отдаляясь. Шумилов продолжал питать надежду, что бабка всё же приведёт его к таинственной Блокуле. Но Гунашиха не спеша объехала квартал и с другой его стороны подобрала мальчишку, с которым и вернулась назад. За всю поездку она ни разу не остановилась и ни с кем не поговорила.
Это означало только то, что гадалка провела Алексея Ивановича как младенца: почувствовав слежку, а может, просто руководствуясь соображениями конспирации, она не поехала прямиком к «Блокуле», а послала мальчишку то ли с запиской, то ли с устным сообщением. Куда забежал мальчишка, кому оставил сообщение, установить человеку постороннему была практически нереально. Что ж, красиво было придумано, с толком, просто и надёжно.
Оценивая произошедшее, Шумилов задавался вопросом: «что делать далее?» И не находил ответа.
8
Алексей Иванович Шумилов, уставший от бесконечных тряски по неровным улочкам ростовских предместий, вернулся в город в самом скверном расположении духа. Голова после многих часов, проведённых на июльской ростовской жаре, была чугунная, тяжелая, под веками точно был насыпан песок. Неприятно сосало под ложечкой, а ноги налились свинцом от длительного сидения в экипаже. Хотелось есть, пить, хотелось завалиться с книжкой в руках в милый сердцу гамак под раскидистой яблоней в саду. Но до гамака было ещё очень далеко. Алексей Иванович направил свои стопы в дядюшкин дом; в сложившейся ситуации это решение представлялось очевидным. Кто мог помочь в поисках Блокулы лучше, чем полицейский?
Дядя Миша ещё не вернулся со службы. Как и у многих старших полицейских офицеров того времени его рабочий день разбивался на две половины — утреннюю и вечернюю с большим перерывом в середине дня.
— Сегодня у него приём с семи до девяти, — объяснила Алексею тётушка, — так что ты пока перекуси на скорую руку, до ужина ещё долго ждать.
По лицу племянника Любовь Ивановна сразу всё поняла — и про усталость, и про жажду. В мгновение ока на столе появился холодный вишнёвый лимонад, телятина, сырники в сметане.
— Ты, Лёшенька, никак решил бакенбарды отпустить? — полюбопытствовала она. — То — то, смотрю, сам на себя не похож.
Пока благодарный до глубины души Алексей уплетал удивительно аппетитные румяные сырники, тётушка расположилась рядом с вязанием и принялась рассказывать о последних городских новостях, о Кольке, о старшем Саше, об уродившихся в этот год чудных абрикосах. Алексей был очень признателен ей за деликатность — Любовь Ивановна не задавала лишних вопросов, не допытывалась, откуда же это он приехал такой измученный, с набриолиненной головой и нелепыми бакенбардами. Желая направить разговор в более продуктивное русло, Шумилов перевёл его на другую тему:
— Любовь Ивановна, вы хорошо знаете наши донские традиции, обычаи и обряды. Вот скажите мне, вы в силу местных колдунов и колдуний веруете?
Тётушка задумалась над вопросом:
— Не принято у нас как — то об этом говорить.
— У нас и бомбы в царя бросать не принято, однако, находятся всё же люди, делающие это… Народ у нас добрый, православный, в церковь ходит постоянно, лбы истово крестит. Однако, колдуны и колдуньи живут среди донцов совершенно открыто, вся округа про них знает и к ним бегает. Кто боль зубную просит заговорить, кто приворотного зелья попросит. В каждой деревне, почитай, в каждой станице свои «дедушка» или «бабушка» есть. Ведь так?
— Ох, правда, — согласилась Любовь Андреевна. — Но традиция такая у нас. Они ж всё с молитвой делают… Помогают, опять же.
— Ну да, с молитвой, — согласился Шумилов. — Вы вот молитвы на бумажки выписывали, в карманы детям перед экзаменами зашивали?
— Зашивала…
— А ведь это уже и не молитва православная считается, а суть — амулет. Языческий ритуал. И никакого отношения к православию сие не имеет, спросите — ка в храме, вам любой священник скажет и делать это запретит. Ещё и строгую епитимию наложит и правильно, кстати, сделает.
— Знаю это я…
— То есть в силу суеверного обычая вы веруете и потому ему следуете?
— Ох, Лёшенька, верую… Такие чудеса эти люди творят… своими глазами видела… а повторить не могу, боюсь, что сумасшедшей назовут, поскольку не может таких чудес быть. Но это не только на Дону, такие поверья по всему миру есть. Мне, вон, моя бабка рассказывала, ещё когда я была совсем девчонкой, что у них в Шотландии, почитай, в каждом доме над очагом бычье сердце замуровано. Это домашний оберег такой.
В семье Любови Ивановны были давно обрусевшие шотландцы, попавшие в Россию ещё чуть ли не в екатерининские времена. Шумилов об этом знал, но о странном предании услышал впервые.
— Расскажите — ка об этом, — попросил он.
— Бычье сердце с трёх сторон протыкалось тремя деревянными пиками или спицами… укладывалось в чашку… и замуровывалось в дымоход. Разумеется, всё это под чтение соответствующего заговОра. Считалось, что такой оберег защитит хозяина от нападения в собственном доме, а дом — от незваных гостей. И, почитай, над каждым очагом, над каждым камином была устроена ниша, куда хозяин прятал такой оберег.
