но никогда на серьезных состязаниях. Ну да, впрочем, сейчас не до тонкостей неписаного борцовского этикета. Главное — схватка. Прежде всего пытаюсь обуздать строптивого Ларри. Мне бороться на дистанции с ним не очень хочется. Это его амплуа. Мне необходим плотный захват. Навязываю ближний бой. Стыковка вроде удается. Ларри, впрочем, не особенно-то и вырывается. Его ничуть не пугает такой поворот событий. Сам он пытается опередить меня: обхватывает и ломает под себя. Чистейший прием «посадка» из классической борьбы.
Держусь начеку, потому что «посадка» у него все же получается. Знаю теперь — открытие не из приятных, — что американец может работать в любом захвате, в любой стойке: высокой, низкой. Хотя нет, излюбленная у него все же дальняя дистанция. Он опять кружит вокруг да около. Тактика, которая дала ему победу над самим Дитрихом. Надо его ловить поскорее. Подсечка не приносит результатов. У Ларри ноги согнуты в коленях, и ступни будто приварены к покрышке ковра: устойчивость великолепная. И все же наблюдаю только за ногами, их перемещением. Выражение глаз, положение туловища у Кристофа обманчивы — уведут в сторону. Истинный замысел соперника выдадут ноги, они начинают движение. Вот их положение меняется. Рывком успеваю захватить предплечье американца. Ларри вырывается. Поздно! Ларри, падая, успевает встать на мост. Настоящий, пружинистый. Но мне-то не до любования. Надо спешить. Коротко стриженная голова Ларри скользит по синтетическому ковру. Близок край. Ларри, передыхая, подпирает мост локтями. Снова сползает к кромке.
— Да держи же!!! — требует тренер.
Он тут, рядом. Забыл о своих фотоаппаратах, напрягся так, будто он, а не я пытаюсь дожать противника. Сам понимаю, что надо делать. Так мокрые же оба. Голова Кристофа выезжает на красную черту, переползает ее. Он и тут не теряется. Видит, что уже в зоне безопасности, и, расслабившись, ложится на лопатки под трель судейского свистка.
Не хочу распускать захват. Арбитр трогает за плечо. Показывает знаком — поднимайтесь.
Встаю, утешая себя тем, что три выигрышных балла заработал. И потом после такого «мостостроительства» силенки у американца порядочно поистощились. Но этот расчет не оправдывается. Парень будто и не попадал в критическое положение, будто не он только что пропахал ковер чуть ли не из конца в конец. Атаки Ларри становятся резче. Он уже не так улыбчив, как в самом начале. Тут нужен глаз да глаз, поэтому стараюсь ни на секунду не упускать Ларри из поля зрения, навязываю плотный захват и держу его в напряжении до конца схватки.
Мой выигрыш отбрасывает Ларри за черту призеров. Наверное, в первый и последний раз. Через годик он такого перцу всем задаст!..
Остается последний бой. Вновь его вести с Лютви. Запас прочности у меня велик. Опять устраивает ничья. Страшное это испытание. Казалось, спи спокойно. Но это-то и превращает ночь в кошмар. Необходимость идти вперед однозначна, а здесь вариантов не счесть: можно настырно полезть в атаку, можно парировать усилия соперника, строя поединок на контрприемах. Но как неимоверно сложно принять правильное решение, когда тебе не надо делать ни того, ни другого: ничья, и я обладатель титула олимпийского чемпиона.
Мне бы характер венгра Козмы. Этот тяжеловес классического стиля весит 150 килограммов. У двухметрового гиганта сложилась та же самая ситуация. А он вечером преспокойно раздает автографы, зная, что ему на следующий день еще бороться с нашим Анатолием Рощиным, борцом, способным преподнести любой сюрприз. Козма убежден в своей победе.
Ворочаюсь, не засыпая. Медведь тоже не спит, но молчит. Сергей Андреевич входит на цыпочках. Не включая свет, стоит прислушиваясь. Кашляет.
— Бессонница проклятая замучила. Не выгоните — посижу с вами.
Знает он нас как облупленных. И от этого немного не по себе. Не обращая внимания на выражение наших лиц, тренер втягивает нас в разговор. Вернее, он говорит сам, безостановочно, нанизывая историю на историю. Мы оживаем от его баек. В его повествовании спортсмены послевоенных лет обретают плоть и кровь. В институтских аудиториях, позабыв школьную премудрость, они оказывались беспомощными рядом со своими сокурсниками, не нюхавшими пороху. За одной партой оказывались соседями командир разведроты и безусый юнец, лишь двумя месяцами раньше получивший аттестат зрелости. На первых порах казусы случалась один за другим. «Назовите тех классиков, к которым вы питаете особую привязанность», — просит Толю Анисимова профессор, читавший курс русской литературы. Не сразу собравшись с духом, Толя вспоминает борцов классического стиля, с кем ему доводилось встречаться или о которых он слышал. «Швед Бертил Антонсон, наш Александр Мазур, грузин Арсен Мекокишвили. Правда, он больше по вольной выступает». «Вы о чем это, милейший?» — кхекает деликатно профессор. «Как о чем? Вы же о классиках спрашиваете?» — «Литературы, литературы классиков, а не о ваших борбистов».
Аудитория покатывается с хохоту. Анисимов смущен.
— Было всякое, — потягиваясь, продолжает Сергей Андреевич. Он смотрит на часы — Половина пятого. Уже утро. Вот не прогнали меня, а склероз дает себя знать, старею, заговорился я тут, а вам отдохнуть надо бы. Завтра по последнему разу на ковер.
— Да какое там завтра, Сергей Андреевич! — возражает Медведь. — Сегодня.
— Правильно, сегодня. Спите. Двое вас осталось. Остальные только на «бронзу» или «серебро» могут рассчитывать.
Он уходит, сохранив нам несколько часов. Пока говорил, вспоминал, мы отключились мысленно от борьбы. Теперь снова думы о ней. Вот они, встречи Олимпиады. Вроде все обычно, как на первенстве мира. А счет на медали особый.
…Мой выход на ковер затягивается. Не нахожу себе места. Любой звук бьет по нервам. Они превратились в паутинки, вот-вот порвутся. Комментатор Советского радио Нина Еремина, завидев меня, спешно подходит с магнитофоном.
— Скажите, что вы думаете перед решающей встречей?
— Нина! — Я буквально рычу на нее. — Сама ведь была капитаном сборной СССР по баскетболу!.. Не понимаешь, что ли!.. Хочется добавить словцо покрепче.
Впопыхах упаковав магнитофон, она ретируется. Ее оттирает дальше Сергей Андреевич.
— Ничего нового? — спрашиваю у него.
— Нет. Перерыл ворох телеграмм, ответа нет. Пойдем отсюда в раздевалку, — говорит Сергей Андреевич.
В раздевалке все разбросано. Неряшливость, свойственная временным помещениям, раздражает сейчас особенно. Любопытные просовываются в щель, досаждают. В зале грохот аплодисментов: музыка победы для одного и стена отчуждения для другого. Что ждет меня?
