тёмная, почти чёрная. Его ноги точно так же не соответствуют друг другу. Он – лоскутное одеяло из плоти и костей.
– Да, Баба? – говорит он.
– Принеси одну из моих-х-х-х-х нитей, – шипит она.
Мальчик, Одд, кивает и снова убегает наверх. Когда он появляется минуту спустя, Хоуп видит, что он что-то сжимает в чёрном кулаке.
– Вот, Баба, – произносит он.
Баба свирепо смотрит на него сверху вниз и одной из своих длинных серых рук выхватывает у него эту штуку.
– Кто она? – спрашивает Одд, глядя на Хоуп своими жуткими глазами.
– Не твоё дело, – огрызается Баба. – Она особенная. Не то что ты.
На лице Одда мелькает обида. Затем он пожимает плечами.
– Она не выглядит особенной.
Хоуп хмурится.
– Тем не менее она такая. – Баба прогоняет его от стола. – Ты увидиш-ш-ш-ш-шь. – Она поворачивается к Хоуп, наклоняется над ней, и Хоуп отползает назад. – Некуда идти, дорогуша, – говорит ей Баба с мерзкой улыбкой. – Ты бы и не захотела никуда больше уйти. Ты дома.
Баба протягивает руку. Холодные, липкие, длинные руки тянутся к Хоуп.
– Дай мне свою руку.
Это не просьба. Хоуп протягивает дрожащую руку. Баба берёт эту штуку в руку – Хоуп понимает, что это тонкая серебристая нить – и обвязывает её вокруг запястья Хоуп. Не успевает узел завязаться, как голова Хоуп начинает кружиться. Комната вращается и смещается, и всё, кажется, внезапно вырастает вокруг неё, становясь не просто огромным, а исполинским. Баба возвышается над ней, как великан, и, пока она оглядывается по сторонам, её внутренности скручиваются в узел, а сердце бешено колотится, и Хоуп внезапно осознает, что мир вокруг неё не вырос. Изменилась именно Хоуп.
Она уменьшилась.
Она оглядывает столешницу, едва веря своим глазам. Должно быть, она не больше полевой мыши.
Прерывисто дыша, Баба садится на стул, опирается костлявым подбородком на стол и пристально смотрит на Хоуп.
– Сделай это, – приказывает она.
– Что сделать? – спрашивает Хоуп, стараясь не подавиться дыханием Бабы.
– Покажи мне цвет.
Хоуп смотрит в огромные водянистые глаза Бабы. Как она может отказаться? Баба может разозлиться и раздавить её как букашку. Она закрывает глаза, концентрируется настолько, насколько это возможно в данных обстоятельствах, пытается успокоить свой разум. Она думает об ощущении цвета, проходящего через неё, о его жизни, и вскоре знакомое тепло разливается по ней, пока она не чувствует, что сияет так же ярко, как солнце.
Она открывает глаза и видит перекошенное лицо Бабы, полное удивления.
– Я так давно не видела цве-е-е-ета, – говорит она. – Не нюхала его. Не чувствовала.
Она хлопает в ладоши, звук похож на гром, наклоняется и хватает Хоуп со стола, её рука становится болезненной, покрытой струпьями, серовато-зелёной от прикосновения Хоуп. Гигантская рука поднимает её высоко в воздух, и, прежде чем она успевает понять, что происходит, она уже лежит на устланном соломой полу пустой клетки, а дверь закрыта на замок. И вот она висит на потолке, оглядывая комнату сверху вниз.
– Боже, какая хорошенькая вещица, – говорит Одд, глядя на неё снизу вверх.
– Я же говорила тебе, – произносит Баба. Она зевает, её скошенная челюсть смещается в сторону с громким щелчком. Струйки слюны свисают с её гнилых, почерневших зубов. – Спа-а-а-а-ать. Сейчас мне нужно поспать. – Она снова поднимает взгляд на клетку Хоуп, постукивает по прутьям, заставляя клетку мягко покачиваться, а затем отворачивается и шаркающей походкой направляется к лестнице. – Разберись со всем здесь, внизу, – рявкает она на Одда, проходя мимо, проводя рукой по его безволосому затылку.
– Хорошо, Баба. Я всё сделаю, Баба. Сладких снов, Баба.
Она отмахивается от него и поднимается по лестнице. Когда она уходит, Одд обходит комнату, тушит лампы и с помощью длинной шаткой стремянки проверяет каждую клетку с животными. Когда наконец он добирается до клетки Хоуп, он останавливается и при свете фонаря, который держит в руке, пристально смотрит на неё.
– В последний раз, когда я видел цвет, – говорит он, – на троне сидел другой король, а мой старый отец был ещё жив.
– Отпусти меня, – просит Хоуп. – Пожалуйста, отпусти меня.
– Не могу, – качает головой он. – Ты теперь часть коллекции Бабы, и это не изменить.
– Мне здесь не место, – умоляет Хоуп.
– Ох, но это как раз подходящее место для тебя, – возражает Одд. – Разве ты не видишь? Всё в этом доме редкое или уникальное, непохожее на других, и каждое живое существо здесь в большей безопасности, чем было бы снаружи. – Он шевелит пальцами на одной из своих сшитых рук. – Я видел, как ты посмотрела на меня, когда впервые увидела. Я знаю, как выгляжу. Если бы я был сам по себе, мир разорвал бы меня на части за то, что я монстр, точно так же как Псы-потрошители разорвали бы тебя из-за этого прекрасного цвета. Но не здесь. Только не в доме Бабы.
– Но мои друзья… моя семья…
– Баба теперь твоя семья. Мы все.
Прежде чем Хоуп успевает заговорить снова, голова Одда скрывается из виду. Она подбегает к прутьям своей маленькой клетки и смотрит вниз, как лоскутный мальчик забирается в гнездо из пыльных покрывал в углу комнаты, тушит фонарь и закрывает глаза.
Хоуп сидит в темноте, обхватив руками колени, прислушиваясь к хлопанью крыльев и храпу из множества других клеток. Ей интересно: о чём думают сейчас Сэнди и Оливер? Они рыщут по обугленным останкам лунного рынка, выкрикивая её имя? Ответа не последует. И они никогда не найдут её, не здесь, не в этом месте.
Каким-то образом она знает, что это правда. Она это чувствует.
Впервые в жизни она должна позаботиться сама о себе.
В своей клетке она начинает плакать.
Глава 19. В которой лоскутный мальчик просит о помощи
Гигантские куриные ноги хижины переносят её далеко по серой земле в течение следующих нескольких дней, прорезая лес насквозь.
Дом передвигается по ночам и останавливается каждое утро на отдых, и именно днём Баба отправляется в лес собирать яйца и ягоды и искать новые сокровища для своего зверинца.
Пока Бабы нет, Одд убирает, готовит и присматривает за многочисленными существами. Таков порядок вещей в доме Бабы на ножках.
Каждый день одно и то же.
На четвёртый день у Хоуп не осталось слёз, поэтому она сидит молча и наблюдает, как лоскутный мальчик занимается своими делами.
– Ты её раб, – говорит она ему, пока он моет пол.
Его швабра продолжает болтаться из стороны в сторону. Он не поднимает глаз.
– Думай что хочешь, – отвечает он. – В клетке не я.
– Правда?
Она видит, что
