в благодарность – иконки, памятные перстни и иные презенты.
Опекуна поэта Есенина, царского мажордома полковника Ломана, в 1918 году расстреляли, а его подопечного отпустили на все четыре стороны. И, видимо, напрасно. Есенин тогда не случайно водил дружбу с Каннегисером, убийцей петроградского комиссара Урицкого. Каннегисера казнили, а его приятеля опять пожалели.
По всем статьям Есенин, как полагал Троцкий, был социально опасным элементом, с которым нужно было работать и держать его под постоянным наблюдением, как сотрудников ГПУ, так и секретных агентов, подвизавшихся в литературных, театральных и других сферах искусства.
Был арестован есенинский закадычный дружок Ганин, тоже стихотворец.
Наивный поэт Ганин клюнул на наживку ГПУ – «князя» Вяземского, подговорившего его написать статью о своих взглядах и опубликовать её в Париже. Деревенский простофиля поверил, написал. Тут-то и взяли новоявленного публициста. Ганин не выдержал сурового прессинга спецслужб и сошёл с ума на допросах. К сожалению, такого вольнодумца, написавшего целый «роман» компромата, живым оставлять было нельзя. Ганина расстреляли в марте 1925 года.
А Есенин тогда почувствовал неладное, сбежал; вероятно, вспомнил, как Ганин однажды в кабаке предлагал ему в шутливой форме пост министра просвещения в новом «антисоветском» правительстве. Хороши шуточки! Партия и так с корнем выдирала инакомыслие, а тут – сплошная контрреволюция!
В ноябре 1923 года кучку «мужиковствующих» рифмоплётов – опять во главе с Есениным – прорабатывали на общественном товарищеском суде (председатель – Сосновский) в Союзе писателей. Скандалисты сумели тогда выкрутиться, и не в первый раз. Но, видно, приводы на Лубянку Есенину не пошли впрок.
Троцкому было многое известно о есенинских антисоветских проделках. Он, наивный деревенщина, и не подозревает, что «глаза» и «уши» партии имеются везде, даже в постели. Его подруга, Галина Бениславская, по своей женской болтливости кое-что рассказала сыну Троцкого об откровениях Есенина. Яков Блюмкин неоднократно информировал Льва Давидовича об опасных выступлениях Есенина. Взять хотя бы скандальный инцидент в Баку, когда Блюмкин чуть было не застрелил поэта, когда тот сказал лишнее. Есенин тогда сбежал в Тифлис.
Так мог рассуждать Троцкий и был по-своему прав. Есенина не устраивала та поэзия, которая нужна была «Красному Октябрю», а его творчество не удовлетворяло власть предержащую.
Кстати, это провозгласил сам «серый кардинал революции», когда в статье, напечатанной в «Правде» 19 января 1926 года, утверждал: «Поэт погиб потому, что был несроден революции».
Рязанский скандалист позволял себе и личные резкие выпады против членов Политбюро ЦК РКП (б), характеризовал Гражданскую войну как «дикость, подлую и злую», сгубившую тысячи прекраснейших талантов:
…В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них.
В них я.
В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин.
Не потому ль моею грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари…
Имеющая богатое смысловое значение рифма «Бухарин» – «хари» не оставляет сомнений в отношении автора к «вождям».
Да, Сергей Есенин вернулся в 1923 году в Россию не тем, каким уехал из неё с Айседорой Дункан.
Но «хари» всё помнили. Литературовед В. А. Вдовин подметил, что дерзкие строчки Есенина в «Руси бесприютной» могли послужить Николаю Бухарину личным мотивом для недовольства его поэзией в известной статье «Злые заметки» («Правда». 1927 год, 12 января). Коля Балаболкин (так именовал Бухарина Троцкий) добивал погибшего поэта испытанным оружием идеолога: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого „национального характера”».
Троцкий, в отличие от Бухарина и своего друга Сосновского, питавшего к Есенину зоологическую ненависть, – более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого «Иудушкой», говорил о его «иезуитстве» и «утончённом вероломстве»). Внешне Троцкий выступал чуть ли не радетелем Есенина. После возвращения поэта из-за границы даже хотел его «приручить», предлагая ему возглавить новый литературный журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей лояльности к всесильному «вождю революции». На самом деле все было намного острее и сложнее. Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме «Страна негодяев» (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и литературный персонаж, одно время живший в городе Веймаре. Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю: «Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. ‹…› Он не должен править».
Поводом для арестов поэта не раз служили доносы псевдотоварищей: 1920-й, сентябрь, – А. Рекстень, Шейкман; 1923-й, сентябрь, – М. Роткин (Родкин); 1924-й, январь, – В. Эрлих; 1924-й, февраль, – С. Майзель, М. Крымский; 1924-й, март, – братья Нейман. И так далее.
Поэт осуждал культ генералов от искусства, порождавший идеологический таран, примитивизм и самодеятельность. «Уже давно стало непреложным фактом, – писал он, – как бы не хвалил и не рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…» («Россияне», 1923).
Так и случилось.
Есенин органически не умел лгать, не скрываясь, прямо говорил: «…мы в русской литературе не хозяева…» (из письменного показания поэта в милицию от 21 ноября 1923 г.). И опять оставался прав – отрицать им сказанное могли только невежды и фарисеи. В этом отношении у поэта есть авторитетнейшие предшественники, отмечавшие создавшуюся нездоровую и одностороннюю раскладку сил в русской литературе. Даже Максим Горький, «буревестник», «основоположник», «великий пролетарский писатель», в своей брошюре «О русском крестьянстве» (Берлин, 1922 год), с грустью говорил: «…все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей…».
Так что Есенин не хотел быть пасынком на своей родной земле, с болью осознавал себя «чужестранцем». Его подруга Галина Бениславская записала сказанную им фразу: «Поймите, в моём доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, а мне не открывают».
Как непохожи эти выстраданные слова на убеждение Вольфа Эрлиха: «Мой дом – весь мир, Отец мой – Ленин…» (из сборника «Необычайные свидания друзей». Л., 1937). Несомненно, глобалист, гражданин мира, Эрлих был Троцкому ближе, чем земной Есенин.
Всё вышесказанное приближает нас к выводу: стремление Луначарского предотвратить судебный процесс над поэтом перечеркнул Троцкий.
«Допустим, гипотеза верна, – возразят наши оппоненты, – но при чём тут убийство? Ведь нет никаких доказательств причастности Троцкого к трагедии в „Англетере”». И будут неодиноки. Огорчим возражателей – доказательства есть, мы их специально приберегли, чтобы комплексно, разом выставить улики против главного вдохновителя бандитской расправы над поэтом. Но возбудить уголовное дело – в самый раз!
Теперь обратим внимание: 19 января 1926 года в своей статье о Есенине Троцкий пишет: «Больше не могу, – сказал 27 декабря побеждённый жизнью поэт, – сказал без вызова и упрёка…» И далее: «Только теперь, после 27 декабря, можем мы
