взволновался, и это чувство углубилось ещё больше, когда освоился с ними. Читал, дрожа от восхищения и страха, и то, что было им создано, теперь в нём создавало новое содержание, давая познать счастье полного единства, стирая всякое раздвоение души на внутреннее и внешнее.
Читал он долго, а ещё дольше сидел, сплетая смутные мечты, связанные с несомненным фактом, что он стал писателем, а если так — сможет написать ещё много, много хорошего.
Его мечты прояснились, превращаясь в мысли. Он понял, что в глубине души давно был уверен, что этот момент когда-нибудь настанет, и эта уверенность незримо правила его жизнью. Ещё не став на первую писательскую ступень, не видев своих произведений в печати, он тем не менее уже принялся изучать литературу, чтобы на этой ступени укрепиться. Его удивляли таинственные процессы души, которые знают больше и видят дальше и больше ума, которые дают лишь санкции на уже утверждённые постановления, как английский король, который царствует, но не правит.
После обеда Степан Радченко решил, что отныне начинается новая эра его жизни, а потому надо начать дневник. Написав в тетради несколько строчек, он вспомнил, что надо датировать запись, посмотрел на календарь и от удивления забыл о написанном — сегодня как раз год с тех пор, как он приехал в город! Какой же куцый этот год! Как он страшно быстро пролетел! И молодой человек решил считать праздником этот дважды знаменательный день и отметить его развлечением. Ботинки и штаны, уже смятые на коленях, были ещё раз вычищены. В шесть часов он переменил воротничок, надел пиджак и без фуражки вышел из комнаты.
Улица обняла его тихим предвечерним шелестом, и его ноги, налитые пружинистой мощностью, мерили её ровно, словно работая на новых стальных пружинах. Степан шёл не спеша, гордо подняв голову в сознании своего величия, чувствуя блеск своих глаз и спокойную, размеренность движений. Самый процесс этой гордой ходьбы, чувство безупречной работы каждого колёсика сложной машины его тела доставляло ему такое пьянящее удовольствие, что он не думал даже о том, куда именно ведут его ноги.
Сойдя на Крещатик, купил он газету, зашёл в открытое кафе, сел за столик, заказал себе кофе с печеньем и, с непонятной и неожиданной изысканностью положив ногу на ногу, лениво мешал пахучий напиток, искоса поглядывая на сотни лиц, которые проплывали мимо решётки, поглощая в себя всю пестроту и размах уличного движения. Потом развернул газету в отделе объявлений.
— Ещё печенья! — бросил он проходившей мимо официантке.
Объявление о концерте симфонического оркестра в оперном театре заинтересовало его, потому что таких концертов он никогда не слышал. Он вышел из Кафе и сел в автобус. Купив в кассе дорогой, очень дорогой билет, Степан начал прохаживаться по дугообразному фойэ, радуясь беспрерывной смене лиц, фигур и одежд. Странно действовала на него эта толпа. Подвижностью и гомоном она возбуждала и без того напряжённые нервы, словно он впервые увидел столько людей и чувствовал родство с ними. Он испытывал хмельную радость общения с себе подобными. Ему хотелось смеяться, когда смеялись другие: незнакомые лица были ему в этот миг ближе всех знакомых и близких. Блуждая взглядом в чаще толпы, он видел в ней только женщину. Жадно напрягая взгляд, проникал сквозь прозрачность одежд, мысленно оголяя руки и плечи, ощущая сладостную упругость ног в тонких чулках, исчезающих под волнистыми изгибами платья. Толпа излучала сладострастие, как расцветшее в начале весны дерево свой венчальный аромат. Она угнетала мощностью чувственности, скрытой в глубине сотен существ, и была как бы олицетворением одного громадного самца и громадной самки со страстью, достойной их гигантских тел.
Концерт он слушал невнимательно, подавленный впечатлением, произведённым на него толпой. Он был её частью, но ни с кем не мог поговорить, и то, что он чувствует обиду от своей обособленности, его самого удивляло. Несомненно — кругом культурные люди, читающие журналы, и многие из них считали бы для себя честью познакомиться с талантливым писателем, а между тем их разделяет резкая граница, точно он — чужеродное тело, случайно попавшее в середину хорошо сработавшегося организма. Ох, если б иметь хоть одного знакомого! А так он — словно дух, быть может и совершенный, но неспособный при всём своём желании приобщиться к радостям физического бытия.
В антракте Степан скучал, слоняясь по коридорам. Толпа немного сбила его спесь, так беззаботно уничтожила его, что он в конце концов начал жалеть себя, цепляясь за обломки чувства собственного величия. В конце концов он зря волновался. Но он — писатель. Это несомненно, и все эти рожи должны его мало беспокоить. Среди них, наверное, нет ни души, читающей книги.
Не зная, как избавиться от чувства одиночества, Степан подошёл к столику лотереи-аллегри в пользу беспризорных. Хорошенькая продавщица встретила Степана весьма приветливо.
- Билет? Пожалуйста. Двадцать копеек.
Степан посмотрел на вино, конфеты, пудру, ножики, шкатулочки и прочие выигрыши и вытянул из ящика билет, который оказался пустым.
— Ещё возьму, — сказал он.
Но лотерея имела целью помогать детям, а не раздавать каждому встречному бутылки портвейна за двадцать копеек.
- Ещё один, — не унимался Степан.
После четвёртого билета возле Степана столпилось несколько человек, привлечённых весёлым смехом лотерейщицы и видом неутомимого благотворителя.
— Очевидно, они все пустые! — промолвил молодой писатель, притворяясь потерявшим надежду на выигрыш. Он вынул шестой билет под смех порядочного сборища, заинтересованные взгляды которого доставляли ему большое удовольствие.
— О, нет, - вам просто не везёт… вам везёт, верно, в другом, — лукаво ответила лотерейщица, даря ему чарующие взгляды во имя комиссии помощи беспризорным.
Взяв девятый билет, он обернулся к зрителям и, красный от волнения, развернул его, высоко подняв перед собою. Хохот поднялся над толпой — этот билет тоже оказался пустым.
Степан с видом победителя поглядел на море голов, столпившихся в проходе, мешая движению. Удивлённая публика останавливалась, узнав, что этот высокий чудак берёт двадцать третий билет. Со стороны подплывала блестящая каска пожарного.
— Я беру билет, — прозвучал вдруг женский голос.
Пока Степан рылся в кармане, молодая девушка опустила руку в предательскую коробку.
Выиграв соску, она торжественно вручила её Степану под радостный хохот и аплодисменты толпы, спешившей в зрительный зал. Антракт кончился.
Второе отделение симфонического концерта молодой человек слушал ещё невнимательней, чем первое, не то от стыда, не то от возбуждения. Лицо его горело. Глупо валять перед людьми дурака. И сердце его грызло неприятное чувство, тем более, что от пяти рублей,
