огнем. Этот огонь нисколько не повреждает чистых и неосквернившихся, потому что обладает двумя свойствами. Сжигает грешников и просвещает праведных. «Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? Ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои. И после сего я взглянул, и вот, отверзся храм скинии свидетельства на небе. И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду и опоясанные по персям золотыми поясами. И одно из четырех животных дало семи Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Бога, живущего во веки веков. И наполнился храм дымом от славы Божией и от силы Его». Ужасный и мучительный гнев Божий постигнет достойных его. И, прежде всего, покорившихся антихристу и творивших богоотступные дела. «И никто не мог войти в храм, доколе не окончились семь язв семи Ангелов». Пока Божественный гнев на нечестивых не разлучит праведных от неправедных, до тех пор я не получу жребия в небесном Иерусалиме и успокоения в храме Божием. Мое величие, мой храм Божий – новый человек! Здесь в России мое ристалище! Они создали советского человека – я создам антипод! Это моя миссия! Но сначала надлежит окончиться язвам, которыми воздается за грех. Бог, как человеколюбец, чтобы уменьшить бесконечные муки в будущем, попускает наводить карательные язвы на заслуживших через страдания от войн. Первая язва – гнойные раны на людях. Вторая язва – моря становятся, как кровь мертвеца, и всё одушевлённое в морях умрёт. Третья язва – реки и источники вод становятся, как кровь. Четвертая язва – солнце жжёт людей сильным зноем. Пятая язва – мрак и отчаяние на всей земле. В Харбине я создал собственными руками апокалипсис. В моем блоке я был Богом! Да, Богом! А теперь я стану им на Земле.
Первые пять язв я обрушивал на «бревна» одну за другой, а не одновременно. Первая язва – зараженным сифилисом мужчинам я позволял насиловать пленниц: русских, китаянок. А потом изучал течение болезни. Гнойные раны были не только снаружи, но и внутри. Развитие болезни изучено понедельно, путем вскрытия живых «бревен». Людям сохраняли жизнь и не зашивали их целыми днями, чтобы мы могли наблюдать за процессом, не утруждая себя новым вскрытием. Самое важное – не использовать при этом никакой анестезии, чтобы не нарушить естественный ход эксперимента. Вторая и третья язва – обморожение. При температуре ниже минус двадцать подопытных людей выводили ночью во двор, заставляли опускать оголенные руки или ноги в бочку с холодной водой, а потом ставили под искусственный ветер до тех пор, пока они не получали обморожение. Как понять, что наступило нужное обморожение? Очень просто. Нужно постучать небольшой палочкой по рукам. Я делал это сам. Обмороженная конечность издает звук как при ударе о деревяшку. Я помню чудный случай. Среди подопытных был трехдневный ребенок. Это «Берта» предложил. Чтобы ребенок не сжимал руку в кулачок и не нарушил чистоту эксперимента, он ему воткнул в средний палец иголку. Затем обмороженные конечности клали в воду тридцати семи или сорока градусов по Цельсию и наблюдали за отмиранием мышечной ткани на руках. Кожу можно было легко стянуть чулком. Мышечная ткань разваливалась, обнажая кости. После этого, некоторое время, до недели «бревно» еще вполне себе жило, ело и спало. В общем, было пригодно для продолжения экспериментов. Четвертая и пятая язва – полигон-аэродром в Аньда. Туда возили заключенных, чтобы отрабатывать на них эффективность применения бактериологических бомб. Их привязывали к специальным шестам или крестам, вбитым по концентрическим кругам вокруг точки, куда затем сбрасывали начиненные чумными блохами керамические бомбы. Дабы подопытные случайно не умерли от осколков бомб, на головы надевали железные каски, а тело защищали матрацами и щитами. Когда вместо «блошиных авиабомб» использовались бомбы, начиненные специальной металлической шрапнелью с винтообразным выступами, на которые наносились бактерии газовой гангрены, то оставляли голыми ягодицы. Осколки попадали на открытые части тела и происходило заражение. Мой наблюдательный пункт стоял на расстоянии трех километров. Процедуру я наблюдал в бинокль. Затем людей везли назад на объект и там, как и всех подобных подопытных, вскрывали заживо, чтобы пронаблюдать, как прошло заражение. Мое ноу-хау: никаких «отходов производства». Если «бревно» выживало после заражения сибирской язвой, его заражали чумой. Если и это его не убивало – продолжали. После экспериментов с обморожением покалеченные люди шли на опыты в газовые камеры, а органы после экспериментальных вскрытий поступали в распоряжение микробиологов. Таким образом, я действительно смог создать ад на земле. Не успевало окончиться одно бедствие, как уже начиналось следующее. И этот вал неотвратимо нарастал. До полного истребления.
Я верю в то, что пока нечестивые страдают от язв, я-Бог особым образом охраняю праведных.
Двадцатое июня тысяча девятьсот сорок первого года.
Кранц устало опустил руку. И, закинув голову назад, блаженно вздохнул.
***
К месту стоянки подбирались бесшумно. Мамин сразу обратил внимание на необычную манеру ходьбы разведчиков и старался соответствовать. Делая шаг, опускал переднюю ногу на пятку, но вес не переносил, оставлял на задней. Потом осторожно ставил носок на землю, если чувствовал под ногой ветку, поворачивал носок вправо или влево, туда, где была мягкая листва. И только затем, убедившись, что под ногой ничего не хрустнет, переносил вес. Двигались медленно, по-улиточьи.
Через некоторое время запах дыма и еды стал отчетливым. Донесся тихий говор. До «ненашенских» оставалось, наверное, около тридцати метров. Внезапно, Лившиц, который теперь шел первым, подал сигнал. Все остановились и присели.
– Кажется, нам здесь гостинец оставили, – прошептал он, когда Мамин приблизился.
Впереди, меж зеленых листочков ивы, Алексей заметил тончайшую проволоку, натянутую на высоте человеческой груди и уходящую в кустарник. Лившиц аккуратно двинулся вдоль препятствия и вскоре тихонько вернулся и, переврав фамилию друга, сказал:
– Пшенкин, ты только посмотри, какая здесь тазобедренная композиция.
В руках у Лившица лежали две «лимонки».
– Толково придумали, суки, – со скрежетом в зубах прошептал Лившиц.
Двое красноармейцев сидели под березой у растопыренного корневища. Их почти не было видно. И если бы не дымок, можно было пройти мимо и не заметить их.
– Ну, что, командир. Будем брать, – сказал старшина, теребя ус.
– Да оставь ты свои усы в покое, Пшенкин, – хихикнул Сашко.
– Погоди. Кажется, один собирается посс… До ветру, – вовремя вспомнил правильный оборот Мамин.
Действительно, один красноармеец, коренастый с кривыми ногами, покачиваясь, пошел к высохшему руслу реки.
– Их двое. А в деревне сказали, что их было трое. Где-то еще один. Не выставили ли они случайно секрет, – рассуждал шепотом Мамин.
– Не похоже. Либо мы его уже
