большевистских методов, против борьбы с культурой и стал на защиту истребляемой интеллигенции. Так, он писал Ромену Роллану: «Нет, в Россию я не еду, и все более чувствую себя человеком без родины, без отечества. Я даже склонен думать, что в России мне пришлось бы играть роль крайне странную, – роль врага всем и всему, и при некоторой необузданности мыслей, слов, действий, я встал бы там в смешную позицию человека, который бьет лбом в стену, безуспешно пытаясь разрушить ее, но не имея сил даже поколебать тяжелые камни пошлости».
Своему крестнику Зиновию Пешкову с грустью писал: «Чувствую я себя плохо, и морально, и физически. Здоровье – быстро уходит. Вероятно, скоро начну умирать. Это меня не печалит, я прожил жизни три и ничего не имею против того, чтобы переменить профессию жителя обезумевшей и все более звереющей Земли на какое-нибудь более приличное и менее утомительное дело. Собираюсь в Италию, но – пустит ли Муссолини? А очень хочется пожить тихо и спокойно, где-нибудь на юге, в деревне, на берегу моря».
Максим хорошо понимал, что все надежды на возвращение в Россию, в Крым, придется отложить на неопределенное время. Своему другу Блеклову он сообщал: «Я три года стремлюсь переехать в Москву, и из-за Алексея Максимовича никак не могу этого сделать. А жить здесь очень тяжело. Работу бросил, и никак не могу приняться опять». Ему же в другом письме с юмором и грустью писал уже из Италии:
Из «событий», оставляющих царапины или даже хоть следы в памяти, при моей жизни ничего нет. А если припомнить за четыре года, то результат такой, что хочется омолодиться на 4 года назад по меньшей мере. Жизнь моя за границей пуста. Теперешняя «заграница» это грязный клозет – для обеззапахивания залитый лориганом. И так за 4 года:
1. Вырвал 4 зуба и вставил золотую коронку с мостом весом в 39 грамм.
2. Купил непромокаемые штаны и пиджак.
3. Родил дочь Марфу (не я лично положим).
4. Видел в аквариуме маленькую рыбку.
5. Наехал на дерево – сломал коляску.
6. Потом починил.
7. Видел «Гостеприимство» и (по-видимому «Три эпохи») с Бистер Китоном. Артист он замечательный.
8. Не видал «Пропавший Мир» по Конан Дойлю. Наши видели и в полном восторге. По постановке превосходит всё.
9. Отпустил обезьянью бороду.
9а – носил 2 месяца
9б – вчера сбрил.
К сожалению, это все. Время провожу за окончанием картин, всего штук 30 и только 1 кончена. Посылаю через месяц 15 штук на выставку в Нью-Йорк, может заплотят деньги. Говорят, чтобы ехал сам, и гарантируют успех, а я ехать не хочу. Пароход может потонуть (Титаник!), и я, несмотря на непромокаемые штаны потерплю убыток. Остальное время провожу в размышлениях о неблагоразумии потери сего времени даром.
Мне неизвестно, посылал ли он свои картины на какую-либо выставку.
Италия
В конце марта 1924 года визы наконец были получены. В Италию выехали вчетвером: А.М., Максим, Надежда и Иван Ракицкий. Через Прагу и Вену, 7 апреля прибыли в Неаполь. Остановились в хорошо знакомом Горькому отеле «Континенталь» на Неаполитанской набережной.
Слухи о том, что визу А.М. выдали только при условии не поселяться на Капри, не соответствуют действительности, как и «беспокойство» властей о том, что на Капри писатель сможет «разбудить политические страсти». Как раз на материке, а не на изолированном острове, А.М. мог, да и делал это гораздо успешнее.
Горький сам не решился поселиться на Капри из-за трудностей сообщения с Большой землей и помня, сколько хлопот и неудобств в годы первой эмиграции доставляло отсутствие электричества, проблемы с отоплением домов и доставкой пресной воды – своей на острове не было. А.М. выбрал Сорренто, курортный городок на южной оконечности Неаполитанского залива. Недели на две, пока подыскивали постоянное жилье, остановились в отеле «Капуцины», затем перебрались на виллу «Масса».
«Мы сняли дом, домище! – 14 комнат. На обрыве, над морем. Очень хорошо», – писал Горький Екатерине Павловне. Вилла располагалась между Сан-Аньелло и Сорренто, в живописной местности на скалистом обрыве, высоко над морем. Прямо от дома к морю вел пробитый в скале туннель, и Максим с Надеждой целыми днями пропадали на маленьком уютном пляже. Загорали, купались, собирали мозаику, обломки скульптурных украшений – остатки разрушенных морем старинных вилл. «Он [Максим] и Тимоша ошарашены здешней природой, дома не живут, с утра до вечера на море, на берегу», – писал А.М.
Оказалось, однако, что вилла – место, совсем не подходящее для здоровья А.М. Пористый камень – туф, на котором был построен дом, днем впитывал влагу, а ночью насыщал ею все помещения. В результате А.М. заболел острой формой воспаления легких. Спас его доктор Сутер – главный врач Интернационального госпиталя в Неаполе. Он ввел в вену потерявшего сознание А.М. огромное количество камфоры, и тот пришел в себя. Каким-то образом быстро распространился слух о смерти писателя, вспоминала Надежда Алексеевна: «Когда Алексей Максимович, совсем еще слабый, сидел в кресле вместе с нами около дома, неожиданно у садовой калитки раздался звонок, открывать пошел Максим и… остолбенел. Перед ним стояла делегация в цилиндрах, в траурной одежде, с венками. Оказывается, делегацию прислал подеста (генерал-губернатор) Неаполя. Максим сказал: “Алексей Максимович, слава богу, жив, произошло недоразумение. У него был очень тяжелый приступ, но прошел, сейчас ему гораздо лучше”». В полном смущении и с искренними извинениями делегация ретировалась, а Максим послал за шампанским, и все выпили за здоровье А.М., вспомнив, что это хорошая примета.
Нужно было срочно переезжать в другое место. По совету художника Петра Кончаловского, обитавшего недалеко от Сорренто, решили посмотреть виллы, расположенные на Капо-ди-Сорренто – на скалистом мысу, километрах в двух южнее Сорренто. Выбрали виллу «Иль Сорито» (Il Sorito – «Улыбка»), принадлежащую герцогу Серра-ди-Каприола. Всем необычайно понравился и сам дом, и великолепный вид с одной стороны на Неаполитанский залив, с другой – на остров Капри. Правда, возникло небольшое затруднение. Герцог каждое лето сдавал виллу какому-то аристократу, но Максим уверил хозяина, что они собираются снять дом надолго и намерены жить здесь круглый год. Герцог согласился. На этой вилле А.М. жил с семьей – кроме некоторого времени, проведенного в Неаполе, – до своего окончательного переезда в Россию. Старинный дом, с просторного балкона которого открывался необыкновенно красивый вид на Неаполитанский залив и Везувий – «весьма революционную гору с огненным темпераментом», утопал в зелени лимонных и апельсиновых рощ и виноградников.
В письме прозаику Сергею Николаевичу Сергееву-Ценскому А.М. писал: «Живу я не в Sorrento, а в минутах в пятнадцати – пешком – от него, в совершенно изолированном доме герцога – знай наших! – Серра-Каприола. Один из предков его был послом у нас при Александре
