Я уверен, что в некрологе Дина Жульворта следует указать без преуменьшения – чем грешит «Юнион-Реджистер» – все его проступки. Эмма же считает, что публиковать подробный отчет о жизни мерзавца жестоко. Она говорит, что это неуважение к скорбящим родственникам. Я уверен, дай Эмме волю, в некрологе Никсона Уотергейт был бы упомянут лишь вскользь, а то и вовсе забыт.
Эван особо не расстраивается, когда я забираю у него материал.
– Хорошо, Джек, – дружелюбно говорит он, – но за тобой должок.
Эван долговязый и какой-то бледный, волосы растрепаны, как это сейчас модно. У него нет намерения становиться профессиональным журналистом после колледжа, но он мне все равно нравится.
– Мистер Жульворт – один из тех вороватых шмуков,[58]которые заслуживают, чтобы их спровадили в могилу пинком под зад. – Я считаю, надо Эвану объяснить. – Лучше этим займусь я, а не ты. Эмма наверняка поднимет скандал.
– Да уж, ты и Эмма! – кивает Эван.
Однажды за пивом он, основываясь на наших «горячих» перепалках в редакции, предсказал, что мы с ней станем любовниками. Я даже не смог заставить себя отбрить мальчишку – настолько это смехотворно.
Сегодня ему такое с рук не сойдет.
– А ну-ка убери с лица эту самодовольную ухмылку, – рявкаю я, – если не хочешь остаток лета писать про свадьбы.
Эван ошеломленно бормочет извинения и смывается. Я залезаю на кладбище, откапываю и распечатываю самые наиподробнейшие и беспощадные статьи про некогда большую политическую шишку Беккервилля.
Сделав пару звонков, я начинаю писать:
Дин Р. Жульворт, долгое время бывший мэром Беккервилля и снятый с поста после сексуального скандала и предъявленных ему обвинений в коррупции и получении взяток, скончался в четверг после двух лет борьбы с раком на 62-м году жизни.
«Мне наплевать, что говорят. Он сделал много хорошего для города, – сказала Миллисент Бухгольц, служившая исполнительным секретарем у Жульворта почти все четырнадцать лет его пребывания в мэрии. – Дин совершил несколько промашек, но расплатился за них сполна. Мы не должны забывать все те полезные и благопристойные дела, что он свершил для города».
Жульворт занимал пост мэра с 1984-го по 1998-й, основными его достижениями за эти без малого пятнадцать лет стали: ресторанный дворик в торговом центре Беккервилля и увеличение протяженности велосипедных дорожек в городе почти на три мили.
Два года назад Жульворта признали виновным в том, что он, будучи членом комиссии по зонированию, продал свой голос в обмен на услуги проституток, нанятых владельцем массажных салонов из Майами, магнатом Виктором Рубеллой. Рубелла и три нанятые им для дачи взятки девушки признали себя виновными и на суде выступили против Жульворта.
Чтобы вынести решение, присяжным потребовалось всего девятнадцать минут. Мэр был отстранен от должности и приговорен к шести годам тюремного заключения. В тюрьме у него обнаружили злокачественную опухоль в правом легком и освободили досрочно.
Член городского совета Фрэнклин Поттс заявил, что Жульворт «чувствовал себя премерзко» из-за того, что навлек на город такой позор. «Как раз в прошлые выходные он сказал мне: „Фрэнки, я знаю, что поступил неправильно, но теперь мне предстоит ответить за это перед Спасителем“».
Бывший мэр говорил своим друзьям, что «обрел Господа» за те 22 дня, что провел в камере…
Пожалуй, хватит. Когда Эмма появляется с ежедневного совещания редакторов, я уже успел набросать четырнадцать дюймов. Я предвкушаю вспышку бешенства, но Эмме, похоже, не до меня. Просмотрев статью, она говорит только:
– Убери «опухоль», Джек. Напиши, они нашли «аномалию» у него в легких.
– Договорились.
Я ликую, однако во власти подозрений.
Эмма уныло добавляет:
– Тебе понравится, Джек. Старину Полка сегодня утром выписали.
– Логично.
– Врачи говорят, что это чудо.
– Он меня провел, – признаю я. – Выглядел он кошмарно.
– Как прошло интервью?
– Ты знаешь, весьма интересно. – Я в жизни не был так сдержан в оценках. Эмму удар бы хватил, узнай она правду.
– Эй, у меня идея, – говорит она. – Не хочешь пообедать?
Мои голени словно бейсбольной битой отмутузили – спасибо Джею Бернсу. Я ковыляю до раздела Спорта, выуживаю Хуана и веду вниз в кафетерий. Покупаю ему рогалик и утаскиваю к столику в углу зала, где нас никто не услышит.
– Значит, так, – начинаю я. – Во-первых, ты рассказал Эмме про моего дохлого варана.
– Это секрет? Друг, я эту историю всем рассказываю.
– Это очень важно. Ты можешь вспомнить, с чего вдруг зашел разговор? Где вы были? Что делали?
Хуан притворно морщит лоб:
– Разговор про варанов или про тебя?
– Это не смешно. Думаешь, это смешно? Речь о моей карьере, а ты вмешиваешься.
– Не обижайся, Джек, но…
– Лучше промолчи.
С раздражающей аккуратностью Хуан режет рогалик на Две идентичные половинки.
– Прости, Джек. Я не знал, что не должен рассказывать про Полковника Тома. Но признай, история потрясная.
– У тебя есть и получше, – замечаю я, – про тебя самого. По твоим историям, Хуан, можно кино снимать.
Его карие глаза вспыхивают.
– Ну да. Только Эмме, кажется, не так уж интересна история моей жизни. Почти все наши разговоры сводятся к тебе.
Я так и знал. Вот же стерва!
– Она ищет грязное белье, – объясняю я. – Хочет состряпать обвинения против меня; видишь ли, ежегодная аттестация сотрудников уже не за горами…
По выражению лица Хуана я понимаю, что он собирается задать мне вопрос, который он задавал мне уже не раз: «Что еще они могут тебе сделать, Джек?»
Я выдаю ему свою последнюю теорию:
– Зуб даю: она хочет, чтобы меня перевели либо в «Очерки», либо в «Бизнес». Что еще ты ей рассказал?
– Ничего такого, что она сможет против тебя использовать. Ручаюсь.
– Не будь так уверен. Она коварнее, чем кажется.
– Нет, она не такая, – возражает Хуан.
– Ты сам себя послушай!
– То, что ты превратил варана в эскимо, не может стать основанием для понижения в должности.
– Нарушение общепринятой морали, мой друг, можно интерпретировать как угодно. Не будь таким наивным.
– По-моему, ты ошибаешься насчет Эммы.
Я от хохота практически вою.
