по ней никто не спускался. Кто-то наклонился над ямой и крикнул.
– Урюс, айда сюда! Ходи, ходи!
Морозов встал на первую ступень лестницы. Она жалобно скрипнула и вдавилась под его весом в землю. Поднялся он довольно быстро. У края ямы стоял старик в арабском платке и длинной до пят тунике, на вид ему было лет восемьдесят. Сморщив рот в беззубой улыбке, он поманил его за собой сухой, как плеть, рукой.
«Смерть приходила, и то краше была», – подумал Тимофей, идя за стариком.
Яма оказалась во внутреннем дворе какого-то гладко отштукатуренного трёхэтажного белого здания. В одном из углов висела видеокамера. Старик подошёл к неприметной двери в стене и опять жестом позвал его за собой. Морозов медленно пересёк двор, в глазаху него ещё прыгали солнечные зайчики. Войдя за стариком, он попал в тёмный коридор. Старик взял его за руку и потянул за собой вверх по каменным ступеням винтовой лестницы. Проведя Тимофея через второй этаж, он снова вывел его на лестницу, но теперь уже ведущую вниз. Спускался Морозов один, старик ушёл в сторону. С лестницы он попал в фойе с кафельным полом, и, как ни была мягка его кошачья походка, под потолком всё-таки раздались его гулкие шаги. Сбоку вышел закутанный в махровое полотенце Амир.
– Раздевайся, эта одежда тебе больше не пригодится.
Морозов не заставил себя долго ждать, оставшись в одних чёрных сатиновых трусах, он пошёл за Амиром.
– Вон там душ, вон там – ванна. Прямо – пар, а здесь просто массаж и отдых. Если есть желание, могу попросить, чтобы тебе принесли вина, правда, оно у нас под запретом, но ведь ты не мусульманин и к тому же наш гость, а желание такого гостя, как ты, – закон.
– Спасибо, не до жиру. Надо привыкать к новой жизни – значит, буду есть и пить то, что едят и пьют в вашей стране. А у вас в баню одетыми ходят?
– Иди, как привык, здесь всё можно.
Скинув трусы, Тимофей отправился в парную, Амир последовал за ним. Пар окутал их до самой груди. Амир придержал товарища за руку и потянул его за собой. Там, куда он его привёл, пара было меньше и дышалось легче, а рядом был неглубокий бассейн. Амир отдал себя в руки банщика, а Тимофей, распарившись, сходил в душ и помылся сам. На выходе его ждал всё тот же загадочный старик с горячей простынёй и приготовленной для него одеждой. Амир уже сидел за столом.
– А ты любишь париться!
– У нас в деревне в каждой семье своя баня, не такая шикарная, как у вас, но и паримся мы по-другому с берёзовыми вениками. Почему меня бросили в яму?
– Не сердись, так решил наш врач. После того, как тебя вырубили электрошоком, он сказал, что самое безопасное для тебя – оставить на некоторое время в тёмной яме на голой земле, тогда электричество из тебя уйдёт, и ты быстро придёшь в себя.
– Какая чушь, средневековье какое-то.
– Тот, кто на тебя напал, уже наказан.
– Что, казнили?
– Зачем? Нет, исполнителя выгнали с работы, а тот, кто отдал приказ, пока под следствием. Его судьба решится позже – это уже не первая его оплошность. У моего отца сложилось такое впечатление, что он работает не на нас, а на кого-то ещё.
– Если хочешь, могу допросить, сразу всё расскажет.
– Ты думаешь, у нас не умеют развязывать языки? Не беспокойся об этом. Молчат только безмерно преданные люди, а их теперь становится всё меньше и меньше. Скажи, готов ли ты принять ислам, если тебя об этом попросит мой отец?
– Разве в этом есть необходимость?
– Он сам тебе об этом расскажет. Мы приглашены к нему на обед.
– Неужели ты с ним до сих пор не виделся?
– Почему не виделся? Конечно, виделся и с ним, и с мамой. Ты пролежал в яме почти полдня.
– Да? Я уж было думал, что мне – хана.
– Я не понимаю по-русски.
– Прости, но я не знаю, как сказать это на арабском.
Старик, скромно стоявший до этого в стороне, подошёл к Амиру и, наклонившись к его уху, что-то прошептал.
– Почему? – удивлённо спросил он, вздёрнув свои густые чёрные брови кверху.
– Что – почему?
– Хусейн перевел мне то, что ты сказал.
– А-а… Ну, а что я должен был подумать, после того как мы прошли с тобой через столько испытаний, и я вдруг очнулся в яме? Решил, что у вас произошёл военный переворот, поэтому я и оказался там, где оказался.
– Нет, нет. Слава Аллаху, всё в порядке. Но нам пора, не следует младшим задерживать старших.
Они встали со своих кресел, в которых отдыхали, и, одевшись, направились всё к той же лестнице, по которой спустились сюда. В просторной комнате на втором этаже был накрыт стол. От увиденного изобилия у Тимофея произошёл желудочный спазм. Только теперь он почувствовал, насколько голоден. У него невольно вырвалось:
– Е-еда!
Хусейн перевел это восхищённое восклицание гостя Фахд ибн Салман ибн Абдул-Азиз Аль Сауду, отцу Амира, который стоял чуть позади их. Улыбнувшись, Фахд ибн Салман пригласил их к столу.
– Прошу, угощайтесь, мой юный гость. Я готов вас принять в лоно своей семьи и назвать вас приёмным сыном, но это возможно, только если вы примете ислам.
Морозов замер от такого заявления. От его ответа теперь зависела его дальнейшая судьба. Фахд ибн Салман, по-своему истолковав его замешательство, продолжил.
– В Советском Союзе все атеисты, я слышал об этом. Но что это значит? Всего лишь, что вы там ни во что не верите. На твоей гимнастёрке я видел какой-то особенный комсомольский значок, но это всего лишь значок, его легко можно снять, а вот вера в Бога – она сильнее значка, её не снимешь. У тебя будет наставник.
– Простите, – вытянув руку в направлении Фахд ибн Салмана, тихо произнёс Тимофей. – Если бы я не верил в Бога, я бы выполнил приказ майора и убил вашего сына, но, как видите, он жив и здоров. Перед тем как уйти на задание, нам приказали оставить все свои личные вещи вместе с жетонами, но я сумел сохранить одну. Она зашита под воротничком.
Фахд ибн Салман отдал приказ Хусейну, и тот покинул столовую. Через минуту он вернулся, неся на серебряном подносе простой православный алюминиевый крестик на шнурочке.
– По-моему убеждению, Бог один для всех. Веры разные. Бог – это как бы вершина горы, а веры – это разные её склоны. Каждый идёт своим путём по своему склону, но к одной единственной
