тая ни натуры, ни мотивов лишь по своим законам жить хотят? Отчего же люд к нам бежит, как напасть случается — то в любви, то в войне, то в ином бедствии о помощи молить, а как получит свое, так все — ближе околицы не подпускает, с порога гонит, байками про нас детей пугает? Почему ты и потомки твои на равных в стадах людских живут, почетом пользуются, а мое племя обречено таиться во тьме? Такова ли честь и правда твоего мира, а Возгар, потомок ящура Светозара?
Ничего не ответил лучник. Лишь кожу опалил нестерпимо, до боли бабкин оберег, да Яра выдохнула через силу:
— Поспеши!
Повинуясь какому-то наитию, иль порыву второй, драконьей, души, Возгар сорвал с шеи обжигающие бусы, сжал в кулаке застывшие слезы светозарного белого дракона и угольный коготь черного, стиснул зубы, сдерживая рвущийся крик — точно пламя живое плясало внутри ладони, а затем метнул, разжимая пальцы, память предков в тощего, точно высушенное дерево, выродка. Брызгами раскаленного пламени выплеснулись бусины горюч-камня на Дировы одежды. Занялись и холщовые портки, и похожие на корявые стволы ноги. Рухнул злыдень оземь, принялся кататься по ней, сбивая пламя.
Облегченно выдохнула за спиной Яра — громко захлопали, погнали потоки горячего воздуха, расправляясь, янтарные крылья. Пуще разгорелся драконий огонь. Дурным голосом закричала Эспиль, из змеи обернувшаяся вдруг черноокой девкой.
— Пощади, Возгарушка, не губи мою красу, — зашептали губы, все в запекшейся крови. Но не было пощады в сердце воина к той, кто смертью возлюбленной и дитю его угрожала. Лишь согласно кивнул богатырь янтарной драконице, воспарившей над Фьордом, сжимая в когтях извивающееся тело. Навия же все норовила вырваться — то в змею, то в птицу перекидываясь, но крепко пронзили держала Яра тело поганое. Миг — и окрасились темные воды алым, и скрылась в волнах оторванная голова — не девичья уже и не звериная. Жуткое чудище из самых страшных снов в последнем взгляде провожало мир подведенными сурьмой глазами.
А ящерка яростная в горячке неистовой принялась кромсать и рвать навье тело, мелкими клочьями усеивая берег и окрестные скалы.
Как внезапно вспыхнул, также и резко погас магический огонь. Словно питала бусины ярость Возгара и страх за любимую. Опаленный, посреди круга выжженной травы лежал Дир. Не по себе стало воину от вида поверженного противника, не жалость, не отвращение, но ужас первородный внушали белесые мутнеющие с каждым вздохом глаза, и губы, изогнутые злой улыбкой:
— Признаю, победил. Но сладка ль тебе та победа, коль разделить ее не с кем? Нет от навьего яда спасения. Помрет твоя суженная и приплод. Кончилось время драконье — наше пришло. Знать, не зря я жизнь отдал. — Дир заскрипел, как трущиеся друг о друга стволы, хрустнул, точно пронзенная морозом ломкая ветвь и на глазах начал деревенеть, оборачиваясь из людского облика кривой корягой. Возгар отпихнул выродка с омерзением и обернулся к Яре. Та улыбалась. Стояла в девичьем обличии на самом краю скалы, с головы до ног в навьей крови перепачканная, и смотрела на него с безграничной любовной грустью, будто наглядеться не могла напоследок.
Воин успел вскочить, броситься к возлюбленной, но она уже спала с лица, побледнела мертвенно, качнулась и рухнула вниз.
11. Гори-гори ясно
Ветер хлестнул в лицо, облепил рубахой тело, засвистел в ушах. Кинулся Возгар следом за Ярой к краю обрыва, да только и успел увидеть, как сомкнулся Фьорд, принимая в свои глубины последнюю из рода крылатых ящеров. Не раздумывая, прыгнул воин следом за той, без которой жизнь ему была уже не мила.
Крик ли, стон ли сорвался с губ, сведенных отчаянным зовом, только ворвался в грудь воздух встречный, наполняя огнем, лишая дыханья. Заслезились глаза и в тумане взгляда привиделось Возгару будто за спиной его распахнулись черные крылья, и не руки уже, а лапы когтистые вперед выпростаны — точно сокол на добычу пикирует. А в глади морской штормовой молнией мелькнула отливающая темным огнем чешуя. Но не было дела наемнику до волшебных чудес — в глубинах морских тонула, уходила на дно та, чей огонь уже едва теплился под янтарной кожей.
Ледяные воды сомкнулись, принимая в себя нырнувшего со скалы, ободами тугими сдавили грудь, тяжестью ста пудовую придавили. Зоркий глаз лучника видел и в сером сумраке — путеводной звездой вела его в глубину угасающая искра Яры. Не счесть мощных гребков — рук ли, лап ли, крыл? Вот она — на дне меж камней, ни жива, ни мертва, едва тлеющий уголек. Подхватил Возгар суженую, прижал к груди и рванул что есть мочи наверх, туда, где солнце уже уступило мир ночной тьме.
Безвольно Яра повисла на богатырских руках. Побледнели дерзкие губы, спал яркий румянец с ланит, мертвенные тени отбрасывали на лицо ресницы, скрывшие янтарное золото глаз.
— Не вздумай! — рыкнул Возгар, гневом гася, рвущее горло рыдание. — Не смей вновь без спросу меня покидать! Не пущу!
Воин вынес на берег дорогую сердцу ношу, припал головой к груди, слушая стук сердца. Едва отозвался угасающий Ярин огонь, и, вторя ему отсветом, полыхнул огонек поменьше. Живы! Надежда мгновеньем радости опалила душу. Пока живы… Близость потери расколола сердце, низвергая в бездонное горе.
— Ну же, останься со мной… — приговаривал Возгар, наспех связывая свое и девичье запястье узами судьбы, теми, что уж целую вечность назад разорвала Яра в покоях на постоялом дворе.
Влажная мордочка ткнулась в богатырскую ладонь. Мокроус, недоуменно фыркая, потерся носом сперва о мужскую руку, а после о бледную щеку неподвижной девицы, лизнул, будто проверяя сойдет ли ему шалость с лап.
— К Дракосту плыви! — цыкнул на выдру воин, отпихивая зверька в сторону Фьорда. — На помощь зови!
Мокроус тут же скрылся в темных волнах — то ли недовольный тем, что его прогнали, то ли почуяв, как истончается чужая жизнь, утекает по капле в черный прибрежный песок. Но знал Возгар — не успеет старик драконоборец спасти последнюю из крылатых ящеров.
— Усинь, друг мой верный! — позвал, не ведая, криком ли, шепотом ли слова сорвались с уст. Может и вовсе лишь мыслей к коню обратился. Казалось воину — весь мир молчит, провожая в последний путь умирающую ящерку.
Не успел наемник глазом моргнуть, как зашуршал под копытами песок, и черный скакун с рыжим подпалом встал рядом, готовый исполнить любой приказ.
Легче перышка показалась Яра богатырю, когда пред собой на коня ее положил.
— Н-но, родимый! На тебя уповаю, уж ни зги не видно,
