по-настоящему ядовит только для тех, кому хоть раз приходилось проходить Барьер. А нормальный горожанин уснёт на денёк, потом ещё недельку проваляется с больной головой, не более. Ривсу ведь ничего не стало, а этого толстяка вон как перекорячило и раздуло.
Веркуверы тоже удивлённо переглядывались, кого это, мол, нам подсунули. Тортур что-то шепнул помощнику, и тот умчался куда-то под трибуны. Вскоре вернулся, но всё равно едва не пропустил самое интересное.
Осуждённый вдруг повалился на бок и с громкими стонами забился в судорогах. Обвинитель какое-то время продолжал речь, не обращая внимания — во время казней случалось и не такое. Но потом ему, видимо, надоело перекрикивать преступника, и он подозвал стражников. Пока те возились с несчастным, зрители на трибунах в меру умственных возможностей пытались объяснить друг другу происходящее. После одной особо удачной шутки сосед остряка заржал так, что все зрители, и Пинкель в том числе, невольно оглянулись на него.
А в это время лежащий на помосте преступник как-то слишком активно задрыгал ногами под длинным балахоном. Словно у него там не две ноги, а четыре или шесть. Стражники бросились к нему и попытались обездвижить приговоренного безобразника, но тут же разлетелись в стороны. Один из кувыркавшихся в воздухе стражников держал в руках…
Что? Оторванную ногу? Да, пожалуй, это была нога, но явно не человеческая. Тёмно-красная, почти фиолетовая, покрытая грязно-синей слизью, с чётко заметными мышцами и сухожилиями. Испещренная вдобавок большими не то прыщами, не то вздувшимися грибами. А вместо человеческих пальцев хищно двигались, сжимаясь и разжимаясь, острые загнутые когти. Но самое жуткое, что эта нога, откуда бы её не оторвали, продолжала брыкаться, вырываясь из рук стражника. А вслед за ней из-под балахона выползала ещё одна такая же. А затем показалась перемазанная слизью, огромная, размером с три человеческих головы, зубастая пасть. Выбравшись целиком из-под балахона родителя, неподвижно лежащего в луже кровавого дерьма, пасть подобралась к замешкавшемуся стражнику и откусила обидчику руку по самое предплечье. Если несчастный и успел заорать, то его крик потонул в воплях ужаса тысячи зрителей.
Преступник, неподвижно лежащий посреди помоста, сдулся как наполненный воздухом проколотый мешок. Чудовищные роды наверняка убили его. Казнь получилась не такой, как ожидалось, но не менее ужасной.
Новорожденное чудовище возвышалось над телом папаши — зубастая пасть на длинных птичьих ногах, словно бы уже ощипанных и готовых к разделке. Что-то тёмное стекало по ним на строганные доски помоста изо рта, в котором медленно исчезал огрызок руки стражника. Монстр с громким чавканием дожёвывал добычу и водил пастью из стороны в сторону. Пинкель не видел, есть ли у твари глаза, но мог поклясться, что оно выбирало новую жертву.
Сквозь разноголосицу панических воплей прорвался другой звук. Тоже крик, но не человеческий — жуткий и потусторонний, полный тоски и запредельного отчаяния. Однако это не был крик устрашения. Пинкелю послышались в нём отголоски удивления и даже разочарования. На секунду показалось, что удалось даже разобрать слова:
— Не-е-ет! Это не я! Это не моё!
Кричал осужденный, которого Пинкель посчитал мёртвым. Удивительной силы человек, однако. Неуловимый, неубиваемый. Если после такого до сих пор его можно называть человеком.
Пинкель не успел задуматься, что означают слова преступника. Чудовище обернулось на звук и, распахнув пасть пошире, прыгнуло на собственного родителя. Однако преступник, хоть и сильно похудевший, но только что выглядевший по-настоящему мёртвым, ухитрился скатиться с помоста и нырнуть под трибуну. Таким же образом немногим ранее поступили и уцелевшие стражники.
Монстр обиженно взвыл, но явно собрался продолжить трапезу. В два прыжка он добрался до ложи Магистрата, располагавшейся сбоку от центральной трибуны. О том, что там происходило дальше, Пинкель мог только догадываться. Ни один зритель из ложи так и не выбрался. Зато вскоре показался монстр и теперь уже повернул в сторону центральной трибуны.
Толкаясь и давя замешкавшихся, ещё не успевшие разбежаться зрители усилили напор, создав в проходах пробки из живых тел. Самые сообразительные прыгали вниз прямо через перила. Сломанная нога — это плохо, но лучше, чем откушенная.
Пинкель тоже перенёс одну ногу через перила, когда вдруг понял, что его подопечные веркуверы не двинулись с места. Да что ж они копаются, придурки?!
И тут сам Тортур поднялся со скамейки и властно приказал:
— Освободите место!
Нужно признать, что приказ командира веркуверы выполнили быстро. Тех зрителей, кто задержался на выходе, они просто сбрасывали с трибуны, лишь для Пинкеля сделав приятное исключение.
Тортур крикнул опять. Но теперь уже обращаясь не к своим бойцам, а, видимо, к чудовищу. Потому что ничего человеческого в этом крике не было. Громкий, необычайно низкий, какой-то утробный, он походил на таинственное заклинание или приказ. И чудовище услышало. Несколько мгновений оно стояло на месте, насторожившись и словно бы определяя, откуда пришёл сигнал, а потом одним гигантским прыжком взлетело на трибуну.
Тортур невозмутимо стоял на прежнем месте, сжав в руке оторванную от скамейки доску. Непонятно, на что он надеялся. Монстр просто собьёт веркувера с ног, а затем расправится, как с прочими бедолагами. Тут даже копьё не поможет, не то, что эта палка.
Чудовище атаковало, однако веркувер ловко отпрыгнул в проход между скамейками. Ему удалось уклониться, но, приземляясь, Тортур ударился спиной о скамейку. Словно не чувствуя боли, командир привстал на одно колено и тут же сделал кувырок в сторону. Монстр должен был прыгнуть снова, но почему-то медлил.
Пинкель пригляделся и понял причину задержки. Лапы чудовища увязли в плотной, похожей на клей, жёлтой пузырящейся массе. Почувствовав неладное, чудовище пронзительно заверещало и попыталось выдернуть хотя бы одну конечность. Но пузыри быстро застывали, всё крепче удерживая монстра в капкане. Со всех сторон к нему уже спешили веркуверы с такими же, как у командира досками в руках.
Впрочем, сам Тортур в расправе не участвовал. Он повернулся к Пинкелю и спокойно сказал:
— Если вас не затруднит, капрал, проводите меня до миссии. Я что-то устал сегодня.
Ошеломлённый бывший инспектор не нашёл, что ответить. Так же без ответа остался и следующий вопрос:
— Кстати, а вы не обратили внимания, что стало с преступником? Будьте добры, выясните, куда он подевался.
Увы, выполнить вторую просьбу веркувера оказалось не так просто. Ни среди трупов, ни среди раненых преступника не обнаружили.
Луфф
— Ну, вот и славно, вот и молодец! — довольно заулыбался Тляк, заметив, что я открыл глаза. — Теперь поешь, а то ведь совсем ослаб от болезни.
Стихина ему удалось раздобыть самую малость. Но едва ощутив на языке долгожданный привкус порошка,
