Телевидение — это когда одни люди смотрят на то, как плохо другим.
8.00–14.00
* * *
Вопреки своим ожиданиям, Эдик отлично выспался. Никакой нервозности и суеты. Никакого триммера, хотя накануне принял немало. Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие, как завещал великий Карлсон. А чего волноваться? Он и так знает, что все будет хорошо.
По дороге на телевидение Коробков улыбался, предвкушая наступающий успех. Удивленные лица Колобка и Жанны. Дурачки! Воображают, что переиграли по всем статьям. Пусть воображают. Проигрывает тот, кто недооценивает противника. А то, что недооценивают, понятно, тут и к гадалке не ходи. В паху вдруг сладко заныло от полученного накануне удовольствия. С годами Жанна усовершенствовала свою технику. Поставим ей пятерку с бо-о-льшим плюсом.
Думают, он лох? Что ж, так даже спокойнее. Когда они поймут, что к чему, будет поздно. Никто не посмеет остановить прямой эфир на главном канале страны. Особенно, когда в это шоу ввалено столько денег. Спонсоры в ряд выстроились: крупный табачный концерн, несколько пивных компаний, крупный интернет-провайдер, оператор мобильной связи, обеспечивающий sms-голосование, ну, и так, по мелочи — банки, страховые компании, туристические агентства. Полный комплект. И самый главный спонсор — алкогольный. Следовательно, как бы ни развивалось шоу, его ход никто не остановит. Такими деньгами не рискуют, и Эдик отлично это понимает. Хотелось верить, что и Колобок поймет со временем, не дурак…
Странное ощущение, когда в твоем рукаве спрятался Джокер. И ты знаешь то, чего не знают другие. Эдик щелкнул по обшлагу новой кожаной куртки, стряхнув несуществующие пылинки. Шоу начинается…
* * *
— Милый, ты завтракать будешь?
Кто, о чем, а она опять про еду. Тетеха! Жена порхала вокруг Вадима, тот застыл за столом с газетой в руках. Читал, и не понимал ни слова. Желудок скрутило холодным узлом, и даже третья чашка кофе не помогала. Не будет он завтракать, ему до вечера продержаться. Впервые за несколько недель Вадима одолевали сомнения: правильно ли он поступает?! Не по отношению к себе, а по отношению к жене — ведь она так ни о чем и не знает. Их взгляды встретились. Лика улыбнулась. Не сдержав приступ нежности, потерлась носом о макушку мужа.
— Любимый!
Нос у нее был холодный и влажный, как у собаки. И глаза такие же — доверчивые и блестящие. В горле запершило.
Ну и пусть! Если не догадывается, значит, дура. А если дура, то заслужила. Он резко поднялся, ударив ее затылком по губам. Вскрикнула. Молча слизнула капельки крови. В собачьих глазах застыла обида.
— Извини. Не подумал. Буду поздно, не жди.
— У тебя встреча? — простодушно спросила жена, складывая грязную посуду в мойку.
— Прямой эфир на телевидении.
— Что ж ты не сказал! — укорила Лика, мигом вернувшая себе хорошее настроение. — Когда? По какому каналу? Надо же всем позвонить, чтобы посмотрели. И родителям. Твоим — в первую очередь. Знаешь, мне кажется, что отец после программы станет тобой гордиться. То есть он и так, но телевидение — оно человека совсем по-другому показывает. Правда?
Истинная правда. Если бы ты знала, насколько права.
Жребий брошен. Рубикон перейден. Вадим надел пальто, взял портфель и молча вышел из квартиры, зная, что больше сюда никогда не вернется.
* * *
— Марин, перестань дуться! Я на съемках был. Честное слово.
— Всю ночь?
— Всю ночь, — Селезнев умудрился поцеловать Марину в кончик носа. — Малыш, ты опять ревнуешь?
— Я не ревную, Игорь. Правда. Мы же с тобой давно договорились, что каждый волен поступать так, как каждый сочтет нужным. У тебя — работа. У меня — работа. У тебя — свой круг общения. У меня — свой круг общения. Общего у нас — ребенок и свидетельство о браке. Какие проблемы?
— Никаких, — почему-то растерялся Селезнев. — А когда мы с тобой об этом договорились? Разве было?
— Было все, даже больше. И уговор был. Странно, что ты совершенно не помнишь, — последний слова заглушил шум фена.
Селезнев бросил взгляд на кожаный костюм, разложенный на кровати. Новый. Дорогой. Подчеркнуто сексуальный. Женщина в красном всегда будет в центре внимания. Плюс новое белье (тоже красное), броский макияж, да и с прической она никогда так не возилась.
— Ты куда-то собираешься?
— Собираюсь.
— И куда, позволь спросить?
— Позволю. На работу.
— В этом? — прозвучало недоуменно-ревниво.
Фен стих.
— А что такого? Государственная дума приняла закон об универсальном дресс-коде?
— Нет, но… но такой костюм выглядит слишком уж вызывающим. Так мне кажется.
— Заметь, тебе кажется. Но не мне, — она демонстративно изогнулась, надевая короткую юбку. — Да, дорогой, сегодня вечером меня не жди.
— Свидание? — едко спросил Селезнев.
— Прямой эфир. В новом шоу.
— Что?!
— То!
* * *
— Светик, тебя главный зачем-то вызывал! — в голосе старшего редактора Милочки проклюнулось любопытство. — Сказал, как только придешь, сразу к нему.
Светлана Борисовна спокойно включила чайник, и бросила в чашку пакетик дешевого чая и три куска сахара. Не оборачиваясь, бросила:
— Подождет!
Глаза старшего редактора округлились:
— Света, ты чего? Белены объелась? Тебя Колобок вызывает. Причем срочно, а ты чаи гоняешь. Вот вылетишь с работы, тогда поймешь…
